Чем больше мы размышляем о разделении христианского Востока и Запада, тем более представляется оно нам великой трагедией в истории христианства. Оно наложило свою печать на последующие века, в которых происходило рождение современного мира. Православие и западное христианство превратились в два замкнутых мира, все более враждебных друг другу. И Запад, когда он стал тем, что он есть, игнорировал жизненные ценности и "целостное" познание Востока. Если он бросался к нему, то лишь за тем, чтобы завоевать, не понимая; о православном мире можно сказать, что он был первой жертвой колониальной экспансии Запада. Взятие Константинополя в 1204 году, эксплуатация его последних богатств купеческими итальянскими республиками послужили в конечном счете тому, что мусульманская Азия дошла до самой Вены. И при всех этих громадных событиях Православие оставалось неуловимым для Запада, если говорить о его духовной реальности, а не о внешних проявлениях, которые Запад воспринимал в презрительном и карикатурном свете. Может быть, это неведение стоит у истоков великих расколов самого Запада: расколов между свободой в Духе Святом и причастием в сакраментальном смысле - такова драма Реформации и Контрреформации; расколом между началом божественным и человеческим - отсюда начинается развитие современного гуманизма, приведшее его к нынешнему истощению; раскол между природой и благодатью - и техника овладевает пустыней, вымершим безжизненным миром... Со своей стороны Православие неимоверно пострадало от этого удаления: ему стало трудно выражать свой опыт и обрести свое творческое выражение в истории. Можно лишь мечтать о том, чем могли бы стать взаимодополняющие отношения между ними, о том, чем Православие могло бы оживотворить западный поиск, пройдя в свою очередь через очищение им: причастие как содержание свободы, богочеловечность, оплодотворяющая гуманизм, божественные энергии, озаряющие землю на пути научного поиска...

Он

То, о чем вы говорите, - не предмет сожалений, а наше будущее! Церковь, став нераздельной, озарит своим светом научную цивилизацию на уровне планеты. Уже годы я думаю только об этом. И после Иерусалимской встречи Бог сотворил для нас чудеса. 
То, что экуменическое движение началось со сближения протестантов и православных, я думаю, в порядке вещей. Между нами не было исторических споров. С Римом дело обстояло иначе.

Я

Церковный колониализм принес горькие плоды. Иной раз он сопутствовал колониализму политическому, как было, скажем, при захвате Италией Додеканеза вплоть до 1945 года. В течение Второй мировой войны некоторые хорваты, примешавшие свое католичество крестоносцев к своей национальной ненависти, вырезали десятки, может быть, сотни тысяч сербов... Многие священники и епископы были убиты. Католические монахи-фанатики врывались в деревню, чтобы предложить православным выбор между крещением в Римской Церкви или смертью. Во всех случаях, это была смерть. Magnum crimen, как назвал свой труд югославский историк, рассказавший об этих событиях... Но униатство могло бы породить страх и злобу, ибо католические миссионеры говорили православным в Греции и на Балканах, что турецкое нашествие было для них наказанием Божьим за ересь... Вспомним и о безжалостном давлении австрийской монархии или Польской "республики", не говоря уже об использовании дипломатии и культурного престижа Великих Держав на Ближнем Востоке... На другой день после окончания Второй мировой войны эта ситуация частично обратилась в прямо противоположную. В некоторых странах Восточной Европы - на Украине, в Чехословакии, в Румынии униатство было ликвидировано, частично под влиянием патриотизма и искреннего порыва к Православию, но по большей части под давлением гражданских властей, которые безжалостно арестовывали и высылали тех, кто сопротивлялся... Все эти трагедии оставили следы. И все же...

Он

И все же Рим изменился и не перестает меняться. Иоанн XXIII, Собор, Павел VI и вся встряска, начавшаяся после Собора... Это невероятная мутация, чреватая огромным риском, огромным упованием. Все были охвачены недоверием, не решались сделать что-то позитивное. Говорили по-старому: Рим не изменится, он не может меняться, он хочет лишь покорить православный Восток. И все же Рим изменился и будет продолжать меняться. Восточные Церкви, принадлежащие Риму, также изменились. Патриарх Максим IV и его богословы сделали свою Церковь связующим звеном между христианским Востоком и Западом. Зачастую на Соборе они отстаивали православные позиции. Я сказал это Максиму IV, когда он приезжал на Фанар в июне 1964 года, в его лице я приветствовал "поборника открытости между Западом и Востоком".

Я

В то же время конвульсии и промыслительные судьбы истории - русская революция, уход греков из Азии, исход в западное полушарие, вызванный экономическими причинами, - привели на Запад миллионы православных. Православная диаспора, с одной стороны, эволюция восточных католиков, с другой, породили что-то вроде взаимопроникновения двух Церквей...
Если великие религиозные и, очевидно, не только религиозные расколы Запада проистекают из изначального разрыва между ним и христианским Востоком, то лечить нужно самый корень этого зла и поставить проблему отношений между католичеством и православием. Именно это дело вы и предприняли.

Он

Все есть дело Божие. "Ибо любовь Христова объемлет нас", - говорит апостол Павел (2 Кор 5.14), и нас сближает объятие Христово. Сближает в особенности тогда, когда мы воспринимаем эту любовь из тайны Церкви, и прежде всего из Евхаристии.

Я

Несмотря на разделение и полемику, ни православные, ни католики так и не дошли до уверенного отрицания друг у друга действенности Евхаристии, а, следовательно, и священства, которое неразрывно соединено с Евхаристией. Конечно, мы можем думать, что способность к полному причастию жизни Божией, которую дарует нам чаша, ограничена некоторыми догматическими формулировками. Однако эти различия не достигают глубины сакраментальной реальности Церкви...

Он

Вот почему католики и православные вместе должны выявить эту глубину. Посмотрите на святых Востока и Запада. Они объяты той же любовью ко Христу, они напитаны той же кровью Христовой. Ничто не разделяет их.

Я

Иоанн Мосх в Луге духовном рассказывает, что был в монастыре один монах по имени Стефан, глубокий старец и святой человек. Молодые монахи вошли однажды в его келию за духовным советом, но он не обратил внимания на их присутствие. Несколько раз они тщетно говорили ему: "Вот мы пришли, Отче, скажи нам спасительное слово". Наконец он услышал и, взглянув на них, ответил: "Что мне сказать вам? Лишь одно: все время, пока вы были в моей келье, я не мог отвести глаз духа моего от Иисуса Христа, распятого на Кресте".
И нечто, почти тождественное этому, мы слышим из уст святого Франциска. Во время болезни, от которой он должен был умереть, святой Франциск Ассизский из-за болезни глаз не мог читать. А он очень любил читать Евангелие. Один из братьев предложил почитать ему. "Не стоит, чтобы ты читал мне, сын мой, - сказал святой. - Теперь я ни в чем не нуждаюсь. Я знаю Христа, бедняка распятого". Конечно, Запад делал больший упор на Муже скорбей, а Восток - на Преображенном. Но сам Крест есть "крест света", и "смертью" Христос "попрал смерть". С большой грустью я думаю о тех фанатических православных, что усматривают в стигматах святого Франциска "издержки" его святости. Словно он не был преображен благодаря этим стигматам! Впрочем, восточная традиция, которая прежде всего подчеркивает озарение всего человека Духом Святым, вовсе не является целиком и полностью чуждой стигматизации. По преданию коптский авва Макарий - Макарий- "духоносец" - удостоился посещения огненного серафима, как и святой Франциск. Серафим распял его на земле и сказал: "Ты будешь распят со Христом и соединишься с Ним на кресте в красоте добродетелей и их благоухании" - благоухании, которое нередко было благоуханием крови великих западных стигматиков, вплоть до нашего современника падре Пио. Муж Скорбей и Воскресший - один и Тот же, и об этом знали великие монахи, которые по образу Его были "ставрофорами" и "пневматофорами", "крестоносцами" и "духоносцами"!

Он

Святые связуют нас. И связуют не за пределами Церкви, но актуализируя ее тайну. Богословы же зачастую касаются лишь внешних вещей: они выражают то, что уже кристаллизовалось на поверхности истории. Вот почему они в конце концов смогли выразить лишь разделение. Схемы их никогда нельзя будет окончательно подогнать друг к другу. Нужно рыть глубже, вплоть до той питательной почвы, которая является общей для всех. Жестами, делами, действенными символами нужно обновить саму природу богословия. Для того, чтобы начать этот великий переворот, возврат, нужно было, чтобы человек, свободный от умственных схем и юридических уз, оказался во главе католической Церкви. Это был Иоанн XXIII. С первых же его слов, с первых же жестов я ощутил в нем пророка. И я отнес к нему евангельский текст: "Был человек посланный от Бога, имя ему Иоанн".

Я

Эта фраза стала крылатой. С нее начал свое похвальное слово Иоанну XXIII в соборе Святого Петра кардинал Суэненс. Был Иоанн XXIII, но есть и Афинагор I. И встреча их была промыслительной. Иоанн XXIII, в то время монсиньор Ронкалли, долгое время и был апостолическим делегатом в Турции. В 1939 году он уведомил письмом Вселенского патриарха об избрании Пия XII. Этго был первый жест, служивший обновлению отношений доверия между Римом и Константинополем после веков молчания. Его пребывание на Востоке позволило затем Иоанну XXIII отнестись со вниманием к патриаршему посланию 1920 года, которое наиболее авторитетная католическая пресса приняла в то время с невозмутимым презрением. Занятие Константинополя в 1922 году турками, враждебными ко всякой международной активности патриархата, помешало этому посланию принести хоть какие-то плоды... Однако в своем Рождественском послании 1958 года Иоанн XXIII коснулся этого текста: "Мы храним живое воспоминание о том, как несколько десятилетий назад ряд предстоятелей православных Церквей..., озабоченных стремлением к единству цивилизованных стран, начал свой поиск согласия между различными христианскими исповеданиями. К несчастью, преобладание более настоятельных и конкретных нужд и националистических интересов сделали бесплодными эти намерения, которые сами по себе были хорошими и достойными уважения. И животрепещущая проблема расколотого наследия Христова по-прежнему вызывает тревогу... Сожаление, которое вызывает эта горестная констатация, не останавливает и не остановит - и все упование наше мы возлагаем здесь на Бога - наших усилий ответить на призыв, полный любви и исходящий от наших разделенных собратьев, также носящих на челе имя Христово..."
В целом устами Иоанна XXIII Римская Церковь ответила на призыв Церкви Константинопольской от 1920 года.
Это послание несло в себе весть, которую вы приняли буквально в своем новогоднем обращении на 1959 год.

Он

Более того. Я передал Иоанну XXIII, коль скоро о проявил внимание к нашему проекту от 1920 года, что ему надлежит созвать вселенский, всехристианский собор. И, возможно, его первоначальным намерением и был созыв такого собора. Но время еще не созрело для этого. Он довольствовался созывом Собора Римско-католической Церкви, имея замысел направить ее по пути к единству. Однако этот собор положил начало той глубокой мутации, соучаствовать в которой нам надлежит всем вместе. Я близко следил за ходом Собора, этого великого Собора, который благодаря роли, отводившейся на нем наблюдателям, иногда принимал черты подлинного всехристианского собора. Самое важное, что через все поиски наши католические собратья вновь вернулись к Церкви как к евхаристической тайне, как к организму любви. Это провиденциальное приближение к православной экклезиологии, сближение, обновляющее подход к доктринальным проблемам. Любовь становится нашим общим критерием.
Первоначальная Церковь определяла себя как koinonia (по-гречески) и как communio (по-латыни) или как agape (по-гречески) или caritas (по- латыни). Два последних термина означают любовь не в аффективном, но в онтологическом смысле, они указывают на Церковь в ее соучастие в тринитарной любви, истоке всяческого общения. "О том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами; а наше общение - С Отцом и Сыном Его, Иисусом Христом" (1 Ин 1.3).
Тексты, выработанные на Соборе - мы имеем в виду декрет Об экуменизме и конституции О Церкви и О Божественной Литургии - частично вернулись к этой экклезиологии соборности, соединив ее, не без некоторых неувязок, с юридической и авторитарной экклезиологией, унаследованной от контрреформации. Роль Духа Святого в окончательном тексте была подчеркнута более энергично, чем в первых редакциях (как скажем, в одиннадцатом параграфе декрета Об экуменизме). Была сделана попытка ввести "юридическое" в "сакраментальное". Структура священнического служения вновь соединялась с совершением таинств. В первых главах конституции О Церкви Церковь являла себя тайной спасения и народом Божиим, пребывающим на пути к Царству, а священники - свидетелями и служителями его общения в таинствах. Конкретно это общение связывается с местной общиной, совершающей Евхаристию в силу апостольского свидетельства епископа. Епископская коллегиальность выражает единство этих общин. Фактически, конституции о Литургии и о Церкви без оговорок утверждают, что совершение Евхаристии общиной, собранной вокруг своего епископа, составляет основу любой экклезиологии.
Следует подчеркнуть это стремление, направленное на преодоление постоянно усиливающегося разногласия между католичеством и православием. Это разногласие достигло своей кульминации на Первом Ватиканском Соборе, предоставившем папе - что едва ли может быть понято Востоком - "непосредственную и подлинно епископскую юрисдикцию над всем верующими". Для Православия же роль Рима во времена неразделенной Церкви интегрировалась в общении множества Церквей-сестер. Каждая из них образует совокупность евхаристических общин, объединяясь друг с другом узами взаимной любви и согласия, наиболее ощутимым проявлением которого, начиная апостольских времен, были соборные послания и вписывания в диптихи. Вскоре после своего избрания патриарх рассылает главам Церквей-сестер исповедание веры, составленное на том же синоде, где происходят и выборы, и отсюда его наименование synodica. Они отвечают, одобряя исповедание веры своего корреспондента. Таким образом устанавливается общение с новоизбранным патриархом, имя его вписывается в "диптихи", перечень живых, поминаемых во время принесения бескровной жертвы. Это вписывание свидетельствует об общении веры, позволяющем осуществить полноту общения в таинствах... Послания апостола Павла, затем Игнатия Антиохийского представляют собой проявления такого рода общения, предназначенного поддержать "единство веры и узы мира".
Послание 1920 года рекомендовало обмен "братскими письмами" между главами Церквей. Нужно постоянно помнить об этих трех древних обычаях, сохранивших свою жизненность в православии, чтобы оценить ряд шагов патриарха Афинагора, о которых мы поговорим позднее.
Несколько раз в течение 1959 и 1960 годов патриарх утверждал необходимость установления между православными и католиками того, что он называл "единством", т.е. практического сотрудничества в конкретном социальном служении. "Единство" должно открыть пути к "диалогу любви", а затем к диалогу богословскому в собственном смысле слова, целью которого должно стать "соединение", установление сакраментального общения во вновь найденном тождестве веры. Афинагор I объявил, что готов встретиться с папой. Иоанн XXIII со своей стороны в одной загадочной фразе, произнесенной при открытии подготовительных работ ко Второму Ватиканскому Собору, упомянул об "интеллектуальных, сердечных и духовных контактах, на коих мог бы почить Дух Господень. .." Но как осуществить подобную встречу? Папа был, видимо, не в состоянии покинуть Рим. Но для того, чтобы патриарх отправился в Ватикан, как указал Афинагор в 1962 году греческой газете То Vima, "требуется предварительное согласие всех православных Церквей, одобряющих этот шаг, а также, чтобы и папа, со своей стороны, нанес визит Вселенскому патриарху в его резиденции на Фанаре". Однако, согласно традиционному римскому протоколу, папа не наносит визитов...
И все же, невзирая на эти трудности, Иоанн XXIII сделал два важных жеста. Летом 1961 года он послал патриарху двух эмиссаров, членов конгрегации восточных Церквей: монсиньора Тесту и отца Альфонса Раеса, председателя Папского Восточного института, Патриарх принимал их дважды, и они передали ему всю информацию, касающуюся Собора. Немного позднее, и этот шаг очень важен, папа создал "Секретариат христианского единства", который должен был заниматься отношениями католической Церкви с другими исповеданиями. Этот орган, возглавлявшийся кардиналом Беа, включал в себя искренних и бескорыстных друзей Православия, таких, как секретарь кардинала монсиньор Виллебрандс и помощник секретаря отец Дюпрей. Ибо отныне именно на секретариат христианского единства, а не на конгрегацию восточных Церквей, исторически связанную с политикой униатства возлагались отношения с православными. Это означало переход от проблематики завоевания к проблематике диалога. Рим встал на путь признания православной Церкви как таковой, тогда как прежде в ходу был скорее термин "Восточные Церкви", объединявший содружество "греко-славянских" Церквей с несторианскими и нехалкидонскими общинами Африки и Азии. В отношениях между католиками и православными существовала одна специфическая трудность, которой не было в отношениях между католиками и протестантами. Речь идет о признании другого таким, каким он определяет сам себя. Решение этого "предварительного условия", типичного, прямо скажем, для периода колонизации, должно быть поставлено в заслугу Иоанну XXIII. Вековые привычки, разумеется, не исчезают в один день, и деяния или, во всяком случае, словарь конгрегации Восточных Церквей наложили свою печать на некоторые соборные документы и причинили патриарху Афинагору ряд неожиданных трудностей.

Он

Перед лицом католичества, вернувшегося к соборному пониманию Церкви, необходимо, чтобы процесс сближения произошел в самом Православии. Православие едино в вере и в таинствах, но так мало едино в действии! Вот почему, после консультаций со всеми главами Церквей-сестер и с их согласия, я созвал Первую Всеправославную конференцию на Родосе. На тгой конференции начался процесс, который должен привести к большому собору всех православных Церквей. И она позволила всем автокефальным Церквам по-настоящему обратиться к подлинным проблемам экуменизма.

Конференция 1961 года проявила сдержанность в том, что касается отношений с Римом. Это произошло и особенности под влиянием Церквей, расположенных па границах католического мира; некоторые из них, как Церковь Чехословакии и Церковь Румынии, опасались, что сближение с Римом вызовет пробуждение униатства, "ликвидированного" после Второй мировой войны на условиях, достаточно хорошо известных, другие, как Церковь Сербская, были травматизированы гигантской Варфоломеевской ночью, которая стала возможной из-за войны... Поэтому конференция ограничилась упоминанием в качестве программы будущего предсоборного совещания "изучения позитивных и негативных моментов в отношении между двумя Церквами", делая особый упор на проблемах, вызванных "пропагандой, прозелитизмом, униатством..." Правда, по просьбе вселенского патриархата было также упомянуто "развитие отношений в духе христианской любви в перспективе взглядов, изложенных в патриаршем послании 1920 года".
Несмотря на эту холодность, многие на Родосе ощутили духовное родство двух Церквей. Официально там не было католических наблюдателей, хотя были обозреватели от других конфессий, что само по себе красноречиво, если учесть исполненное страха и подозрений прошлое. Несколько католических представителей получили просто частное приглашение. Им, однако, всегда предоставлялись первые места. Так завязывались некоторые личные контакты.

В этом медленном умиротворении, в этом медленном разоружении Церкви, столь долгое время униженной и истерзанной, патриарх Афинагор столкнулся не только с недоверием многих православных в отношении "римлян" и их унитарной организации, в который привыкли видеть завоевателей. Он столкнулся также с недоверчивым отстаиванием своей независимости со стороны Церквей-сестер и прежде всего самой сильной из них - Церкви Русской перед лицом Константинопольской кафедры. Это было хорошо видно в поведении православных наблюдателей на Втором Ватиканском Соборе.
На Родосе было решено, что в этом вопросе православные Церкви будут занимать единую позицию. Вселенский патриарх в силу своего права на инициативу и председательство, подтвержденного Всеправославной Конференцией, полагал, что ему подобает после получения приглашения разослать его Церквам-сестрам, затем собрать их ответы и выработать с ними общую позицию. Патриарх Московский в процессе последовавших сложных переговоров, напротив, дал понять Ватикану, что приглашение, ввиду равенства и независимости автокефальных Церквей, должно быть направлено каждой из них в отдельности. В конце концов, тогда как холодность ряда православных Церквей и прежде всего Церкви Греческой, привели патриарха к решению - в согласии с принципом единодушия, как было решено на Родосе - не посылать наблюдателей, стало известно, что Москва посылает двоих... Задержка в обмене телеграммами ввиду общего решения могли бы объяснить этот "промах", который огорчил, но не обескуражил патриарха. Во всяком случае на двух первых сессиях Собора в 1962 и 1963 годах единственными православными наблюдателями были представители Московского патриархата.

В 1963 году, как того хотел патриарх, стали одновременно более тесными контакты, с одной стороны, между католичеством и православием, с другой - между самими православными Церквами. В то время, как в июле католическая делегация принимала участие в полувековом юбилее епископского служения патриарха Алексия, в июне празднование тысячелетия монашества на Афоне позволило православным Церквам собраться там под председательством Афинагора I на уровне, не имевшем себе равных в современную эпоху. И немало представителей было приглашено Фанаром, организатором этих празднеств: были представлены большие монашеские ордена Запада, в особенности бенедиктинцы, пославшие своего аббата-примаса (нужно ли напоминать, что Амальфийские бенедиктинцы имели свой монастырь на Афоне иплоть до XIII века?). Присутствовали также католические сторонники экуменического сближения с Православием, такие, как отец Дюмон, директор центра Истина в Париже и дон Оливье Руссо из Шевтоня. Патриарх Афинагор публично указал на пример того духовного мужества и смирения, которое великие монашеские ордена демонстрируют поборникам единства.

Он

Свою экуменическую деятельность я взялся объяснить афонским монахам, самым жестким защитникам Православия. Я сделал это один перед собранием монахов. Им сказали, что я собираюсь продавать Православие протестантам и католикам. В Средние Века, во времена латинской империи, или тогда, когда византийские императоры хотели навязать унию, чтобы получить от Запада помощь против турок, Афон отстаивал Православие с бескомпромиссной ревностью, вплоть до мученичества. Свои действия я хотел объяснить по существу этим монахам, сохраняющим в этом священном месте духовное достояние, которое драгоценно для всего Православия, для всего христианского мира. Мы говорили более двух часов. И н конце концов они одобрили меня. Позднее из-за некоторых фанатиков из греческой Церкви дела вновь пошли хуже, но тогда, в условиях полной откровенности, они меня поняли. Запись нашей беседы, которую я сохранил, может подтвердить это.

Я

Конечно, очень важно, что в центре Церкви высится этот молитвенный столп, что есть место, где осуществляется самое высокое призвание христианина - обожение человека, вышедшего навстречу Христу грядущему. Место, где не "демифологизируют" демонологию, но ведут против бесов безжалостную борьбу! Однако не является ли знаком упадка то, что глубина выражается узостью? Не должно ли Православие превзойти безысходное шатание между глубиной, оборачивающейся агрессивностью, и открытостью, вырождающейся в поверхностную гуманность? На Афоне некоторые, возможно, начинают понимать по... Пусть вспомнят они, что Святая Гора в те моменты, когда она принималась за осмысление своего глубочайшего опыта, не колеблясь, обращалась к духовной жизни Запада, дабы почерпнуть в ней свою творческую силу. В XIV веке святой Григорий Палама ссылается на святого Бенедикта, который, по словам Григория Великого, "весь мир видел как пылинку в луче света Божия". И если мне возразят сомневающиеся в том, что видение святого Бенедикта принадлежит опыту неразделенной Церкви, я укажу на составителя Добротолюбия святого Никодима Святогорца, который в конце XVIII века без колебаний включил в свой груд и плоды католической духовной жизни в ее самой современной форме. (Я имею в виду упражнения святого Игнатия Лойолы или Невидимую брань Скуполи)...
И это говорит нам о роли монаха, который самим своим существованием выражает не умозрительное богословие, но глубинную тайну Церкви, опыт воскресения в Воскресшем.

* * *

В начале сентября 1963 года христианский Запад пожелал в свою очередь почтить Святую Гору. Научный конгресс, посвященный тысячелетию афонского монашества, состоялся в Венеции под председательством кардинала Урбани. Патриарх Афинагор был представлен на нем отцом Андреем Скрима, передавшим Ассамблее патриаршее послание с приветствием и благословением.
Отец Скрима, коего патриарх вскоре возвел в сан архимандрита и сделал своим личным представителем на Втором Ватиканском Соборе, был одним из тех редких людей, которые в эти решающие годы сумели понять и постичь дух патриарха, остававшегося одиноким, и сделаться его помощником. Молодой румынский интеллигент с широкой культурой, научной и философской, сразу же после окончания Второй мировой войны принял участие в том возрождении исихазма, которое совершалось в то время в Румынии. Это был процесс безмолвного углубления веры перед метаниями истории. Неожиданными путями молодой монах перенимает традиции русского старчества. Как лицо, близко стоявшее к Румынскому патриарху, он встречает на одном из официальных приемов вице-президента Индийского союза, который, пораженный его знаниями индийской духовной жизни, приглашает его на два года в университет Бенареса. После своего возвращения из Индии он вносит исихастскую традицию в один монастырь, только что основанный в Деир-ель-Харфе в окрестностях Бейрута, затем поступает в распоряжение вселенского патриарха. Его длительные поездки во Францию дали ему возможность проложить путь к экуменизму созерцательных орденов, что незримо содействует сближению между католичеством и православием. О скольких славных людях можно было бы вспомнить здесь! - но они принадлежат истории, которая не объективируется. Пусть же сияние их останется безмолвным. И пусть отец Андрей Скрима простит нашу нескромность. Нельзя было не упомянуть о нем, ибо в его лице высочайшая духовная традиция Православия пришла на помощь начинаниям патриарха.
С 26 по 28 сентября 1963 года проходила Вторая Всеправославная Конференция на Родосе. Она была короткой, но действенной. Дело с наблюдателями было улажено в соответствии с пожеланиями русской стороны: инициатива была предоставлена каждой Церкви в отдельности. Афинагор I знал, что его путь - это путь отречений, и для него было существенно лишь самое важное. Однако и в области существенного был сделан решающий шаг: единогласно Конференция приняла резолюцию, говорившую о необходимости начать с католической Церковью диалог "на началах равенства", диалог, возложенный как с одной, так и с другой стороны на лица равного сана, который должен будет стать делом всего Православия.

* * *

Только Греческая Церковь отказалась принять участие в этой Конференции. Ее иерархия, и в особенности ее первоиерарх, архиепископ Хризостом, заняли непримиримую антикатолическую позицию, одобренную некоторыми монашескими кругами и частью верующего народа, травмированного трагической историей и в страсти своей неспособного проводить различие между диалогом и предательством истины. Под давлением наиболее просвещенной части христианской общественности, в особенности некоторых видных епископов и профессоров богословских факультетов, Синод Греческой Церкви одобрил 15 октября решения Конференции. Однако некоторые круги по-прежнему оставались жестко непримиримыми, не оказывая патриарху ни малейшей поддержки во время наиболее плодотворных его действий. Эти интегристы были зачастую людьми духовными, чей мир был столь же замкнут, как и полон. У них было неодолимое недоверие к Западу, проблемы которого были неведомы. Для них не существовало ничего промежуточного между буквальной защитой истины и релятивизмом, предающим Православие. Из-за них путь патриарха стал не только путем отрицания, но и путем крестным.

Решение начать диалог с Римом "на началах равенства" вызвал настоящее смещение "центра экуменической тяжести"; до сих пор он находился внутри христианского Запада, отныне этот центр, оказавшись между Западом и Православием, поставил проблему того изначального раскола, который породил все остальное.
Встреча обеих Церквей "на началах равенства" прежде всего означает, что они признают друг друга Церквами. Это значит, что они подтверждают подлинность апостольского преемства их иерархии, действенность таинств и предание первого тысячелетия, заключающее в себе основные тринитарные и христологические догматы. Эта подлинность обеих Церквей никоим образом не скрывает серьезных богословских проблем. Будучи разделенными, они признают себя Церковью, и это ставит их перед необходимостью плодотворного и взаимного испытания самих себя. Каждая по сути считает, что исторически именно она являла собой средоточие тайны. Для католиков средоточие церковности - это Дух Святой, заявляющий о Себе в последней инстанции устами Римского епископа; для православных - это Дух Святой, заявляющий Себя в "евхаристическом" общении всех поместных Церквей и сознании всех верующих. Католическая Церковь, со времен Контрреформации стремится выразить единство Церкви прежде всего в юридических терминах. Православие по традиции предпочитает выражать его в терминах сакраментальных и профетических. Возвращение Второго Ватиканского Собора к экклезиологии общения и "диалогу любви", завязавшемуся между православными и католиками благодаря инициативе патриарха, движется постепенно к решению того парадокса, что обе Церкви признают друг друга единой Церковью, но при этом не могут составить единственной Церкви. Здесь "диалог любви" полон богословской значимости. Он стремится противопоставление обратить в разнообразие. Не отрицая при этом Римского первенства, но помещая его в Церкви в лоно или, скорее, в центр экклезиологии общения.

Павел VI был избран в тот момент, когда Православие отмечало тысячелетие афонского монашества. Патриарх через митрополита Максима Сардского послал свои пожелания новому папе. 20 сентября в ответном письме Павел VI уверил своего корреспондента в том, что "его пожелания нашли глубокий отзвук в (его) сердце", вернувшись к павловской формуле Писания, столь близкой патриарху: "Предоставив прошлое милосердию Божию, послушаем апостольский совет: "Заднее забывая и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести высшего звания во Христе Иисусе". Этой почестью наделены мы благодаря Евангелию спасения, благодаря одному и тому же священству, совершению Евхаристии, единственной жертвы единственного Господа Церкви". Таким образом энергичным образом подчеркивалась подлинность обеих Церквей.
"И мы также, - отвечал 23 ноября патриарх, - призванные Господом к дружеским отношениям друг с другом, как и подобает членам этого святого Тела, которое есть Церковь, и имея лишь одного Господа и Спасителя, Коего мы члены и благодаря Которому мы общаемся в таинствах, полагаем, что не можем принести друг другу ничего более драгоценного, чем бескровную жертву в общении любви, которая, по Апостолу, "все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит" (I Кор 13.6), общении, сложившемся некогда в узах мира между нашими святыми Церквами, и которое обновляется ныне благодатью Господа, "в похвалу славы Его" (Еф. 1.14). Служители Христовы, домостроители тайн Божиих в наших святых Церквах (I Кор 4.1), посмотрим с высоты любви сокрушенным сердцем и простым оком на волю Божию и предадим сами себя и друг друга и всю жизнь нашу служению Ему, дабы обрести благодать и дабы сошло на лице земли Царство Божие..." Этот прекрасный текст вдохновлен литургическим славословием, с павловских цитат и до заключительной формулы, которой завершается дьяконская ектенья в византийском обряде: "Сами себя и друг друга и всю жизнь нашу Христу Богу предадим".
В таинстве Евхаристии есть два аспекта: дар Божий и благодарное приятие его людьми. Именно на эту благодарность указывает и греческое слово "евхаристия" (в современном греческом eucharisto значит: спасибо). Жест патриарха может быть назван "евхаристическим" именно в этом точном и конкретном смысле. Христиане и прежде всего те, кто стоит во главе двух великих Церквей, черпающие из полноты таинств, должны приобрести общее "евхаристическое" сознание в этой "бескровной жертве, приносимой в общении любви", которое позволит им однажды совместно воспринять дар Божий. Когда любовь, оплодотворив богословский диалог в собственном смысле, сделает возможным общую "евхаристию понимания", потому что за чтением символа веры следует тотчас же лобзание мира...
После веков молчания, веков полемики это письмо вновь вернулось к традиции братских писем - посланий глав Церквей. Характерно, что эта переписка между папой и патриархом была опубликована в официальном органе Фанара Apostolos Andreas под названием "Две сестры..."

http://pharisai.at.ua/publ/34-1-0-208