Возможна ли в Православии категория "внешней правильности"?

І

Кризис в православном церковном сознании сегодня очевиден. Впрочем, очевидны те или другие проявления его, которые можно наблюдать и описывать. Но полностью охватить сам кризис, проникнуть в его суть, обнаружить и постичь его сущностные проявления — трудная и ответственная задача, которую меньше всего я бы дерзнул поставить себе сейчас. Но, так или иначе, кризис в православном сознании сегодня — это реальность, исследуемая, анализируемая и оцениваемая с разных точек зрения. Ценность каждого подобного опыта в этом направлении обусловливается не только интеллектуальным его качеством, но, на первом месте, его духовной аутентичностью. Поэтому мерилом этой ценности не являются и не могут являться ни самовлюбленный богословствующий интеллектуализм, будь он даже «широкий» и «открытый» к любому роду проблем, ни формальная начитанность, ни политическая сноровка, ни словесная ухватка или же близорукое законническое самочувствие. Таким мерилом являются и могут быть прежде всего боль, способность духовно ощутить глубину и трагизм этого кризиса, способность восчувствовать собственную слабость, но и силу Христовой истины, в немощи проявляющейся. Сознание, что ты по-своему силен, что, как православный христианин, ты можешь говорить о том или другом аспекте кризиса православного церковного сознания сегодня «объективно» и «со стороны», что можешь судить и наставлять с пьедестала правомыслящего арбитра — в таком сознании обнаруживается одно из самых опасных проявлений этого кризиса . Когда мы указываем на отклонения от истины и духа Православия, когда говорим против того или иного заблуждения, нам не надо забывать, что и в нас самих неизбежно гнездится какое-либо заблуждение и что именно живое сознание собственной податливости к заблуждению, по духоносным словам Святителя Игнатия Брянчанинова, сохраняет нас от заблуждений: «Все мы — в прелести. Знание этого есть величайшее предохранение от прелести» (1).

ІІ

Риторический вопрос «возможна ли в Православии категория ‘внешней правильности’» направляет внимание к процессу, который эсхатологически разворачивается во времени по охвату и глубине, чтобы достичь в предельной точке своей грань и самого исторического времени. Вот как видит завершение этого процесса Святитель Феофан Затворник. По его мнению, в последние времена не только неверие и явные ереси будут определять духовное состояние человечества. «Будет часть и содержащих истинную веру, как она предана св. Апостолами и хранится в Православной Церкви; но и из этих немалая часть будет по имени только правоверными, в сердце же не будет иметь того строя, какой требуется верою, возлюбив нынешний век. Вот какая широкая ожидается область отступления. Хотя имя христианское будет слышаться повсюду, и повсюду будут видны храмы и чины церковные: но все это только видимость, внутри же отступление истинное. На этой почве народится антихрист и вырастет в том же духе видимости без существа дела» (2). Следовательно, во внутреннем отпадении от полноты Православия как истины, пути, веры и жизни во Христе или, если применим другой ракурс, в противоестественном распаде категории «правильности», в отторжении этой категории от внутренней достоверности её, в формализировании, в зловещем обессмыслении её — во всём этом Святитель Феофан видит костяк отступления и даже почву, на которой родится и вырастет сам Антихрист. Фактически речь идёт о явлении, которое всегда, в той или другой мере, позорило христиан и разъедало церковную жизнь. В истории есть изобильные примеры этого. Ловкое релятивистское сознание сразу бы ухватилось за них и сделало бы их знаменем своего призыва к «историчности», к «реализму», к «богословской трезвости» в противовес «сверхправильному» фундаментализму и всякой апокалипсической истерики и нездоровых абсолютизаций явлений, известных с древности в жизни Церкви. Да, к сожалению есть и такие деформации. Но не надо забывать и другого — что из мягкого кресла интеллектуального самочувствия, псевдодуховной широты, конформизма и земного удобства трудно увидеть, что подступающие веками чёрные потоки сегодня с нарастающей угрозой сливаются в один громадный, грязный потоп, который со всех сторон устремляется и яростно бьет о борт корабля Церкви…

ІІІ

Степень, в которой категория «правильности» формализируется и теряет свою достоверность, обуславливается степенью нашего неприобщения или отчуждения от внутренней достоверности православного миросозерцания и православной духовной жизни, т.е. от сердцевины Православия как полноты истины, веры и жизни во Христе. Именно этот процесс рокового отчуждения православных людей от Православия (= отчуждению от Христа) эсхатологически ускоряет ход времени. Сегодня он катализируется бурно современной антихристианской цивилизацией. Крайняя цель, к которой стремится более и более глобально действующая «тайна беззакония» — своеобразно «клонировать» Православие, создать его двойника: некоторое, хотя и внешне правильное, но духовно не аутентичное «православие», т.е. обескровленное «православие», сведённое к культурно-политической и религиозно-бытовой институции, а в ментальном плане — к обвитому в «небесные метафоры », но пульсирующему ритмом века сего земному «православию», внутренне перекроенному «по стихиям мира» (Кол. 2, 8) и оторванному от Христа.
        Умалять значение этого процесса сегодня, сжимать его масштабы во имя некоего «уравновешенного, учитывающего современные реальности» подхода и сводить его к пугалу, размахиваемому «сверхправильным» фундаментализмом — это очередное безрадостное свидетельство с «обратным знаком» о том, что процесс этот, увы, набирает мощь. «Сегодняшние церковные вопросы далеко не так просты … как они представляются нам в нашем комфортабельном историческом будущем и много подводных скал ожидает нас впереди», пишет иеромонах Серафим (Роуз) в 1975 году. И далее – о том, что общая проблема «всех Православных Церквей в наши дни — это потеря вкуса Православия, привыкание к Церкви как к чему-то само собой разумеющемуся, подмена Тела Христова ‘организацией’, мнение, что благодать и таинства подаются как бы ‘автоматически’. Логичное и благоразумное поведение не сможет провести нас между этими скалами; требуется много страданий и опыта, и мало будет разумеющих…» (3).
        Особенно трагичным в кризисе православного церковного сознания сегодня является то, что один из сильнейших толчков к потере вкуса или чутья к Православию, массово исходит не от отдельных, а от большинства епископов: «Огорчает меня отсутствие интереса к спасению в нашем мире, а главное — у епископов», писал ещё в 1948 г. подвижник благочестия игумен Никон (Воробьёв) (4). Какой ещё более тяжкий удар можно нанести церковному сознанию, чем тот, когда церковное сознание расшатывают верховные выразители его; какое ещё более сильное потрясение может быть в жизни Церкви, чем то, когда зодчие — разрушители, пастыри же — волки? Недопустимые уступки сильным дня сего, неверие, холодность, безразличие, пренебрежение к св. Православию — явные или сублимированные интеллектуально, в стремлении переосмыслить православную идентичность в соответствии с реальностями современного мира — сегодня это не изолированные явления, а множащиеся злокачественные метастазы, которые во многих и тягчайших случаях распространяются сверху вниз, с головы по всему телу… Результат этого процесса динамически переливается во всем спектре: с фольклорно-бытовой карикатуры Православия, через разноликий ревизионистский пафос его «осовременения» до вполне сознательного его подрывания и рушения на самом высоком церковно-административном и богословском уровне, иногда утаиваемом и под маской церковно-политического «традиционализма». И самое ужасающее из всего этого — соблазнение «малых сих» (Матф. 18, 6), дезориентация, распад, хаос в церковном сознании, отчуждение от «существа дела» и замещение его «духом видимости». Я должен снова подчеркнуть, что в этом отношении глубочайшую рану наносят деструктивные изменения в сознании самого епископата. Тягостно произносить такие слова, но своим поведением бoльшая часть передовых иерархов «официального» Православия не проявляют себя как верховные блюстители Истины, а сами себя возводят в верховный критерий истинности, правильности и каноничности в Церкви. Это, может быть, и есть самый разрушительный механизм для подмены «Тела Христова» «организацией». Показательно то, что либеральные иерархи, вещающие о терпимости, об экуменической открытости и широте к инославным и к современному миру, в то же время подчёркнуто авторитарны, нетерпимы и вполне закрыты для диалога с теми православными, которые с самой искренней тревогой и заботой о верности догматическому и каноническому преданию Церкви ставят (задают) «неудобные» для высшей церковной власти вопросы. Выходит, что сама иерархия подвергает верховному испытанию, путает и даже спекулятивно перекодирует высшие для каждого православного сознания ценности — благоговейное почитание, доверие, святое послушание епископу и собору епископов как верховному блюстителю Истины. Это является трагическим пределом длительного процесса, который под воздействием разных факторов возникает и развивается в разрастающейся со временем трещине между догматическим и каноническим преданием Церкви. Сегодня очень редко можно встретить живое сознание, что каноническое предание — это часть предания догматического, что по своему существу каноны — это догматы Веры, примененные к практической жизни Церкви. Сегодня каноническое предание Церкви сводят к церковному праву, к некоей автономной системе правил. Изначально вероучительные и духовные по естеству, канонические постановления переводятся на формально-юридический язык и истолковываются превратно, в категориях, чуждых духовной сущности Церкви. Вот где коренится возможность подмены «Тела Христова» «организацией» — в противоестественном разделении понятий о Церкви в её духовном измерении как таинственной небесно-земной реальности и в её виде как организационной структуры. В результате этого развиваются или своеобразный экклесиологический спиритуализм (т.е. либо более умеренные, либо более крайние православные версии теории Una Sancta), или политическая экклесиология Сергианства (имеющая в качестве основного негласный принцип: «сохранение ‘организации’ любой ценой — условие сохранения ‘Тела Христова’») и связанный с ней инертный экклесиологический эмпиризм. Согласно ему физическая, осязаемая реальность Церкви — это церковная «организация». Основная же реальность, небесно-земная Церковь как Тело Христово, для которого «организация»- просто внешнее выражение, отгораживается в «идею», в «идеал», во что-то возвышенное, но условное по отношению к реальности «организации». И в трёх случаях показаны разные пути подмены Тела Христова: в первом случае — очевидной неправославной богословской абстракцией, а в двух прочих — борющейся за выживание в среде и по стихиям мира сего «организацией». Более дерзкие попытки сего последнего вида подмены неизбежно ведут к более острому столкновению между двумя различными «логиками» : «с одной стороны- логика органической преемственности в Церкви, ведающей себя как реальность, тело, живую преемственность… с другой же стороны, логика законничества, согласно которой вся Церковь — не более, чем система юрисдикционного подчинения…» (5). Здесь мы наталкиваемся на неестественную, страшную дилемму, перед которой сегодня иерархи «официального» Православия ставят тысячи измученных человеческих совестей: верность духовной аутентичности Предания, Церкви как «живой преемственности», или лояльность и послушание Церкви как «системе юрисдикционного подчинения». Если иерархия приемлет или даже молча терпит что-либо противное церковной истине, она входит в противоречие сама с собой, она саму себя ставит под осуждение канонов, выражающих сию истину, она сама влагает разъедающее противоречие в очевидную для православного сознания истину, что послушание епископу и собору епископов — это послушание Церкви, условие причастности Телу Христову . Да, не следовало бы существовать противоречию между послушанием епископату и послушанием Истине. И как больно, когда искренние люди, страдающие о ранах в теле Церкви, из опасения нанести еще новые раны Ей, сводят Её существование к существованию иерархии в том виде, какая она теперь, преподающая как бы «автоматически» благодать Таинств. Простите, но по отношению к преданности и чистому порыву таких людей, подмена «Тела Христова» «организацией», недопустимое отождествление епископата с истинностью, правильностью и каноничностью в Церкви — это проявление циничности. Более того. Сводить истинность, правильность, каноничность к некоему абстрактному или же грубо персональному принципу самодостаточной действительности означает создавать неправославное, магическое понимание о Церкви. «Вокруг нас разрастается какое-то особое безразличие к истинности, к самым элементарным нравственным соображениям — пишет ранний о. Александр Шмеманн. — Епископа, священника и мирянина можно обвинять во всевозможных нравственных и канонических прегрешениях, однако лишь только они ‘перебегут’ в ‘каноническую юрисдикцию’, все эти обвинения делаются недействительными: ведь перешедший уже ‘действительный’ и ему можно вверить спасение душ человеческих! Разве мы вполне забыли, что все отличительные свойства Церкви не только одинаково важны, но и взаимозависимы и что если что-то не свято, то есть правильно, нравственно, справедливо, канонично — оно не может быть и апостольским? По нашему мнению ничто не поразило духовные и нравственные устои церковной жизни более, чем поистине безнравственная идея, что какой-либо человек, деяние или положение — ‘действительны’ лишь только в своих функциях одной чисто формальной ‘самодостаточной действительности’. Это — безнравственное учение, травящее Церковь…» (6).

ІV

В контексте сказанного выше вписывается и существенный вопрос об экуменизме. Многие духоносные иерархи и богословы, выражающие живой голос православного Предания, с тревогой предупреждают, что экуменизм — это главная ересь нашего времени, что он — экклесиологическая ересь, разлагающая православное учение о Церкви. Однако, в отличие от древних ересей, экуменизм не ищет ясного и последовательного доктринального выражения, выставляющего себя как истину и открыто намеревающегося захватить место какой-либо вероучительной истины, носимой или формулированной церковным сознанием. Именно поэтому, может быть, экуменизм трудно поддаётся целостному определению, а бороться с ним ещё труднее. Пока ещё немногие среди иерархов и богословов считают себя православными и в то же время исповедуют экуменизм в самых крайних его формах межрелигиозного синкретизма, или же проповедают экуменизм в его «чистом» виде экклесиологической ереси — учения , что вследствие разделений между христианами единая видимая Церковь Христова не существует и только теперь создается в недрах экуменического движения. Больше тех либеральных иерархов и богословов, которые стремятся «растянуть» Церковь за её границы и постепенно приютить в ней все ереси, отсечённые от Тела Христова. А может быть, самые многочисленные —это те «церковные политики», которые не углубляются в богословские рассуждения , но воспринимают экуменическое движение прагматически, прежде всего в его мощном проявлении как религиозно-политическую реальность , которую можно воспринимать неоднозначно, которую можно даже критиковать, но от которой нельзя отрываться, если не хочешь вести жалкое маргинальное существование вне «реальностей современности». Это и есть логика «политического экуменизма». Но не такова логика православного эфоса, православного церковного сознания. Кстати, именно в политико-дипломатическом отношении «официальной» церковной иерархии к экуменизму (в полном спектре разных уровней критики и одобрения), в её категорическом отказе осудить его соборно как ересь и проглядывают исключительно тревожная запутанность и снижение сознания того, «что такое Церковь Христова и в чем состоит верность ей» (7). Призыв не просто выйти из Всемирного совета церквей, но соборно осудить экуменизм на основании богословского анализа и соборной церковной оценки его сущности объявляется монополией «сверхправославных», «архиконсервативных раскольнических групп». Снова выявляется симптом «внешней правильности» — она не под угрозой — иерархия ещё не провозгласила официально нововведения в вере, Церковь, т.е. «организация» остаётся наружно нетронутой. Да, но в то же время за её фасадом по Телу Христову без милости сыплются удар за ударом… И когда, при катализирующем действии экуменизма, столкновение между двумя выше упомянутыми «логиками» достигает крайнего предела, — т.е. когда, для сохранения аутентичности Предания и «органической преемственности в Церкви», разрывается «система юрисдикционного подчинения», на стремящихся остаться в полноте Тела Христова рушатся всевозможные проклятия и обвинения в расколе. По своей же сути, под давлением ереси, размежевание сие от «официальной» юрисдикционной структуры есть именно акт для сохранения самой «органической преемственности» в Церкви, вынужденный более всего неоднозначным, скользким, «политическим» отношением иерархии к ереси или, иными словами, — достижением критической точки внутри (структуры) и посредством самой ереси подменой «Тела Христова» «организацией», тоест церковной административно-юрисдикционной системой. Называть такой акт расколом логично с позиции той логики, которая любой ценой и любыми средствами защищает формальную самодостаточную действенность административно-юрисдикционной системы, независимо от того является ли она законным внешним выразителем Тела Христова, или же начинает превращаться в его заместитель, наносящий ему урон. С неформальной точки зрения расколом следовало бы назвать такой акт разделения, которым отпадают как от канонической юрисдикционной системы Церкви, так и от её духовной органической преемственности как Тела Христова, когда последние две находятся в своём естественном состоянии единства и целости.

V

В заключение я бы указал на разновидности симптома «внешней правильности», которые являются немалой опасностью для традиционалистских церковных юрисдикций. Разумеется, я здесь оперирую самой общей, ориентировочной и далеко не полной типологией, так как разные юрисдикции имеют свою специфику и для подробного рассмотрения этой темы здесь нет места. И так, речь идёт об опасности, которая в известном смысле противоположна рассматриваемой выше. Если в «официальном» Православии сильна тенденция перекраивания правильности в покрывало несовместимого с ней содержания, в «духе видимости без существа дела», в традиционалистских юрисдикциях, чаще всего под напором искренней ревности, «но не по разуму» (Рим. 10,2) существует опасность отождествления духа с буквой, содержания с формой, которое ведёт к её неправомерной абсолютизации. Опыты этих юрисдикций определить свою собственную экклесиологическую идентичность сопровождаются серьёзной опасностью. Многолетнее трагическое разделение между православными традиционалистами в Греции дало горькие примеры своеобразного экклесиологического волюнтаризма и абсолютизма, которые низводят соборность Церкви, т.е. «правое и спасительное исповедание Веры» (св. Максим Исповедник) до сознания непогрешимости и исключительности собственной юрисдикции как единственного выразителя истинной Церкви. Таким образом, вместо того, чтобы осознать трагичность разделения между искренними и ревностными православными христианами, оно характеризуется, неизвестно до какого времени, упорной богословской абсолютизацией, в которой переливаются искренность и фанатизм, стихийность и буквализм, в которой богословское мнение скоро «перерастает» в учение Церкви и, соответственно, в «универсальное» мерило истины…

* * *

Да, многие подводные скалы нас осаждают отовсюду, многие подводные скалы наверное ожидают нас и впредь. Потребно много страданий и много опыта, потребно глубокое сознание наших собственных заблуждений , которое предохраняет нас от заблуждений, чтобы начать жить с пульсом страждущего, но в своих страданиях торжествующего над смертью и диаволом Тела Христова — унижаемого, терзаемого, распинаемого, подменяемого и… непобедимого. Нам потребно много искренности, много преданности, чтобы его пульс стал нашим пульсом, его унижения — нашими унижениями, его страдания — нашими страданиями, его слава — нашей славой. Путь перед нами. Господи, просвети нашу тьму!

Примечания.

(1) Св. Игнатий Брянчанинов. Творения в 7 томах, Т. I: Аскетические опыты. М., Православное издательство “Правило веры”, 1993. с. 228
        (2) Св. Феофан Затворник. Творения. Толкования посланий апостола Павла (Послания к Солунянам, к Филимону, к Евреям), М., Московский Сретенский монастырь, 1998. с. 308.
        (3) О. Серафим Роуз, из письма 19.02./3.03. 1975 г. — Вертоградъ-Информ, 1999, № 8 (53), с. 35
        (4) Игумен Никон (Воробьёв). Нам оставлено покаяние. Письма. М., 1997. с.186 (Письмо 127)
        (5) Problems of Orthodoxy in America: the Canonical Problem, by Fr. Alexander Schmemann, at the Orthodox Christian Information Center, from St. Vladimir’s Theological Quarterly, Vol. 8, No. 2 (1964), pp. 67-84.
        (6) ibidem
        (7) Иеромонах Серафим (Роуз). Митрополит Филарет Нью-Йоркский. Русский пастырь, 1999, №33-34, с. 56

        Эфос: (с греч. — привычка, нрав; характер, образ мышления, образ жизни) — понятие, которым оперируют чаще всего в этике , социологии, культурологии и богословии. Смысл этого понятия не совсем постоянен, поскольку оно или обобщает, или контекстуально подчёркивает определённые значения из богатого семантического гнезда слова эфос. Поэтому с одной стороны эфос выражает более глубинную целость характера, склада мышления и ценностной настройки, присущих какому-либо индивиду, народу, эпохе, культуре, общности и обуславливающих содержание конкретных принципов, правил, норм, типичных особенностей, обычаев индивидуальной и общественной жизни, а с другой стороны — сами эти принципы, правила, нормы, типичные особенности, обычаи, взятые в их простой совокупности. Если всё обозначенное выше уподобим ветвям дерева, тогда эфос представляет собой корни и ствол этого дерева.
        В своём Первом Послании к христианам г. Коринфа (15:33, «тлят обычаи благи беседы злы») св. Апостол Павел употребляет слово «эфос», чтобы показать правильное христианское поведение, т.е. общий духовный путь жизни или духовную культуру христианина. В этом случае Апостол противопоставляет духовный эфос христиан (т.е. всё то, что они должны говорить и делать) окружающему их миру.
        Относительно эфоса Православия — он не столько охватывает историческое или даже догматическое Предание Церкви, сколько подчёркивает целость отличительных признаков, характеризующих православный образ жизни и православную духовную культуру, включительно историю, веру, духовный склад, традиции, обычаи Церкви и её членов.

Источник: http://pravoslavie.domainbg.com/rus/ef/krizis.html