В таком случае мы стоим перед опасностью молиться о разных вещах и только по видимости объединяться в единой молитве, называя одним и тем же божественным именем наши многообразные относительные и человеческие понятия. В этом смысле было бы крайне прискорбно, если бы во время этой “всемирной молитвы о единстве” православные молились бы о том, чтобы католики перестали быть католиками, протестанты перестали быть протестантами и все приняли бы православие – каковое мы считаем единственно правильной и неискалеченной формой христианства… а католики молились бы о том, чтобы все христиане признали непогрешимость Папы… а протестанты о том, чтобы все церкви прошли через очистительный огонь реформации… Такие молитвы, конечно, ни в коем случае не могли бы быть названы общей молитвой о единстве. И вместе с тем: о каком же единстве нам молиться, если мы хотим пребыть верными учениям наших церквей и не станем растворять понятия единства в двусмысленной неопределенности, каковую мы иногда склонны называть чаемым чудом Божиим?

Этот вопрос заставляет нас более внимательно отнестись к нашим разделениям и увидеть в них нечто большее, чем только недоразумение и невежество. Во всех Движениях, работающих в пользу сближения и объединения церквей, установилась дурная привычка видеть в наших разделениях только грех и соблазн. Грех, конечно, неизбежной тенью следует за всяким человеческим делом, и история христианства полна ненависти, гордости, слабости, презрения и зависти. Правда и то, что в основе наших церковных разделений сплошь и рядом лежат человеческие и слишком человеческие чувства. Но это ли является последней и наиболее глубокой причиной великих расколов христианской Церкви? И не являются ли их подлинным основанием глубокие расхождения в убеждениях, различия в религиозном опыте и в духовной жизни? Всякая человеческая история трагична, и история церкви не является в этом отношении исключением. И было бы наивно и фальшиво оценивать эту трагедию с точки зрения морали и считать преступлением или грехом то, что на самом деле является верностью в отношении своей церкви, ее веры и предания… Надо иметь мужество открыто сознаться в том, что основанием наших разделений и расколов является отнюдь не невежество или недоразумение, но положительное содержание нашей веры – то ее ядро, которое составляет догматическую сущность наших исповеданий. И мы связаны с ним и нашей любовью к истине, и нашей верностью делу наших отцов. Поэтому всякий компромисс или – называя вещи своими именами – всякое обращение представляется нам нечестием, оскорблением святыни и истины, которым мы принадлежим и лично – как убежденные в нашем исповедании христиане, и соборно – как члены великих христианских семей: православия, католичества, протестантства…

Этим я, конечно, не хочу сказать, чтобы все то, что разделяет наши вероисповедания, имело бы серьезные и достаточные основания. Ибо психологическим фоном наших разделений сплошь и рядом является и невежество, и конфессиональный снобизм, и недостаток любви и доверия, и отсутствие взаимного понимания. И часто приходится удивляться глупости тех недоразумений, которые толстым слоем пыли покрывают взаимоотношения наших церквей, их клира и мирян. Само собою разумеется, что наша межцерковная жизнь должна быть очищена от исторической пыли и психологической грязи; жало презрения к христианам – иным, чем мы – должно быть с корнем вырвано из нашей души… Но все эти меры еще не являются работой по объединению. Это только очистка почвы, освобождение от фантастических наслоений, которые наросли на наших представлениях о других христианских церквах в течение столетий разделения, вражды и борьбы.

Проблема единства или, как ее теперь называют, экуменическая проблема встает перед нами во всем своем значении и трагизме только в то мгновение, когда, смотря друг на друга понимающими глазами, взаимно друг другу доверяя и симпатизируя, мы убеждаемся в тех глубоких различиях, которые нас разделяют, и понимаем, что основные истины наших вероисповеданий непримиримы друг с другом… Но если мы принимаем этот сознательный и обоснованный конфессионализм, то как можем мы говорить о единстве? Не является ли стремление к нему подобным желанию нарисовать круглый квадрат или найти горячий лед? Однако опыт жизни свидетельствует нам об одном. Если дозволительно сослаться на личный опыт, то я должен засвидетельствовать, что нигде и никогда я не ощущал с такой силой и не видел с такой ясностью единства Церкви Христовой, как именно в этих экуменических встречах, в которых мы пребывали разделенными множеством вероисповедных перегородок. Единство Церкви обнаруживалось здесь под двумя видами: как единство, осуществляемое в единой жизни во Христе (Который “вчера и сегодня и во веки Тот же”, Евр.13,8); и как единство, разрушенное нашими разделениями. Но само чувство разделенности разве не является доказательством первоначального (и утерянного) единства? Единства ущербленного, но в известном смысле реального, хотя и скрытого в наших разделениях? Это видение единства сквозь разделения не является субъективным и личным ощущением. Для его подтверждения я сошлюсь на слова (устные и печатные) и чувства всех, кто ощутил в этих межцерковных встречах веяние Св.Духа; кто во множестве церквей и вероисповеданий, собравшихся во имя Господа Иисуса, прозрел дух Единой Святой Церкви Христовой. Как же понять это чудо? И чему оно нас научает? Единство христиан находит себе обоснование в словах первосвященнической молитвы Христа. Но к несчастью слова “да будут все едины” (которые сделались своего рода лозунгом всех униональных движений) обычно берутся и цитируются вне своего контекста, отчего искажается их подлинный смысл. “Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино… Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены во едино”. (Ио.17,21,23). Это единство не имеет ничего общего ни с единством организации, ни с единством соединения или слияния. Оно несказанно и пресущественно. И о нем мы не можем составить себе никакого представления, пользуясь слабыми и несовершенными силами нашего разума. Перед этим божественным единством все наши разделения, как и все наши соединения, остаются незначительными и второстепенными фактами. В единстве или в разделении, мы всегда остаемся бесконечно далекими от этого троичного единства, осуществление коего кажется на земле вообще невозможным. Но Господь молил Отца именно об этом единстве; и это единство Он нам завещал в качестве цели – неосуществимой в этой земной действительности, но обещанной в небесах. и это единство дается нам в веянии Св. Духа, как дар, который Сын посылает нам от Отца, когда мы собираемся во имя Его. Вся жизнь Церкви, все таинства суть не что иное, как стремление и поиск – путь к этому единству, каковое – освящая и животворя жизнь христианина, – все же остается в себе недоступным, недосягаемым, сокрытым. На земле нет и не может быть ничего более святого, чем таинство евхаристии – живого присутствия Христа в дарах земли; и все же – в Пасхальном каноне, в этом последнем выражении церковной радости и ликования, мы читаем многозначительные слова: “О Пасха велия и священнейшая, Христе! О Мудросте, и Слове Божий, и Сило! подавая нам истее Тебя причащатися, в невечернем дни царствия Твоего” (Песнь 9). А это значит, что единство, о котором молил Господь, принадлежит к той мистической области, которая может быть осуществлена только в царстве будущего века – в эсхатологии.

Конечно, церковь, как установление, не может быть противополагаема мистической жизни, также история христианства не должна быть противополагаема эсхатологии. Но все же – в отношении последних свершений – и церковь, и история суть только предвосхищение и начало – первый акт в мистерии творения. И все, что мы в них имеем, является только прообразом того обещанного блаженства, когда Бог будет все во всем… Это бросает некоторый свет и на природу экуменического Движения. Оно не принадлежит к организованной церковной действительности и не связано с жизнью таинств; но оно является вдохновением и стремлением к тому последнему единству, единству во Христе, которое – выходя за пределы догматов и канонов – приоткрывает нам смысл и истину таинственных слов Христа: “Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привесть; и они услышат голос Мой, и будут одно стадо и один Пастырь” (Иоанн 10,16). Последние слова еще раз подчеркивают эсхатологический, а не организационный характер этого единства. Ибо этим божественным Пастырем, который будет пасти всю совокупность сынов Божиих, будет конечно не Римский Первосвященник и не Константинопольский Патриарх, но “Агнец, Который будет пасти… всех кто пришли от великой скорби и омыли свои одежды и убелили их Его Кровью… и поведет их на живые источнии вод. Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце… и отрет Бог всякую слезу с очей их” (Ап. 7,15-17). Этот мистический, а не церковно-организационный характер экуменического Движения объясняет нам и то, что его главные деятели и создатели: архиеп. Седерблом, Гардинер, епископ Брэнд, кардинал Мерсье, в наши дни – о.Сергий Булгаков, аббат Кутюрье, представляются нам скорее как пророки и проповедники единства, осуществляющие в своей экуменической работе особую харизму междуцерковной любви, а не дары священнической благодати и совершения таинств. В этой области мы должны руководиться свободой и вдохновением, о которых апостол писал: “духа не угашайте, пророчества не уничтожайте” (Ефес.5,19-20)… а Исаия пророчествовал: “ходите светом огня вашего и пламенем, его же разжигосте. Мене ради быша сия вам” (Ис.50,11).

Нам может быть сделают упрек в том, что мы отрываемся от исторической действительности и укрываемся в области мистики. Пред лицом этого возможного упрека мы чувствуем потребности спуститься на землю и сказать несколько слов о возможностях поисков христианского единства на путях истории. Церковь была основана единой. Но затем она разделилась на множество вероисповеданий; речь идет поэтому о восстановлении первоначального единства, охватывавшего когда-то всех учеников Христа, “которые в Антиохии в первый раз стали называться христианами”. (Д.А.11,26). Таким образом целью экуменического Движения является полнота христианского мира, единство всех христиан. И всякое частное объединение, всякое частное слияние тех или иных церквей или вероисповеданий – независимо от всего христианства – проблемы не разрешает. Ибо, передвигая границу схизм, мы получим только новые аспекты разделений, новые комбинации тех или иных частей христианского мира, противополагаемых одна другой.

Искомое и чаемое единство должно быть поэтому всемирным и всеобщим – эта истина составляет, как нам кажется, основную аксиому экуменического движения. Но, подходя к этой задаче в порядке церковно-организационном, мы сейчас же ощущаем на своих плечах страшную тяжесть исторического наследия, всех тех отношений, которые связывают между собою прошедшие века. Исторические события следуют друг за другом в определенном и необратимом порядке, и века истории не являются взаимозаменяемыми, ибо каждый из них несет в себе итоги всех предшествующих. Поэтому наши разделения и расколы, принадлежащие в своем происхождении к определенным конкретным эпохам, нельзя рассматривать так сказать с птичьего полета, надо понять их во всей полноте присущей им исторической обстановки. В этом отношении из ХХ века нет прямого пути в ХI, ибо между ними лежит XVI в. И, говоря о разрыве христианского востока с христианским Западом, мы не можем упускать из виду того обстоятельства, что западное христианство не осталось тем же, каким оно было в момент разделения, но в свою очередь подверглось дальнейшему дроблению на множество исповеданий. Поэтому и соединение Востока с Западом – тем Западом, с которым связь разорвана в 1054 г., – Западом единым и цельным – фактически невозможно. Католическая церковь ХХ века для нас не та, которую мы знали в период споров Константинополя и Рима. Тогда она представляла собою все западное христанство; теперь мы видим в ней церковь Контрреформации, развившуюся под глубочайшим влиянием борьбы с протестантизмом.

Я не имею, к сожалению, возможности развить здесь более подробно эту важную истину, определяющую наше православное отношение к западному христианству. Скажу только, что для нас – восточных – беседа с отцами Констанцкого и Базельского соборов была бы легка и естественна, но та же беседа с отцами Тридентского и Ватиканского соборов оказывается почти невозможной… Поэтому мы должны признать, что в порядке исторической последовательности проблема соединения должна придерживаться того же порядка, что и история разделений – только в обратном направлении. И проблема единства восточного и западного христианства может быть правильно и реально поставлена только после того, как совершится примирение и соединение в недрах самого западного христианства, т.е. после того, как католичество соединится с протестантизмом. Это составляет сущность проблемы, все остальное – подробности. Нам, может быть справедливо, возразят, что то же условие внутреннего объединения должно быть применено и к христианскому Востоку. Но наши восточные расколы между православными, монофизитами, несторианами, староверами др. бесконечно менее сознательны и глубоки, чем великий раскол Запада, и не составляют поэтому такой неразрешимой проблемы, как соединение римской церкви с церквами протестантов, реформатов и евангелистов.

Нет необходимости настаивать на тех невероятных трудностях, с которыми мы встречаемся, вступая на путь поисков единства церковно-организационного. и надо иметь мужество сознаться в том, что до сих пор в этой области не сделано ничего. Ибо все великие достижения экуменического движения, все бывшие до сих пор межцерковные встречи происходили в духе мистической молитвы, а не церковных таинств; имели своею целью братское сотрудничество, а не каноническое единство; руководились любовью и доброй волей их участников, а не официальными решениями церквей. Это отнюдь не противоречит церковной ответственности участников экуменического движения – как духовенства, так и мирян. Ибо никакой компромисс, никакая измена истине своей церкви здесь недопустимы. Но, как об этом писал в своем окружном послании (в январе 1920 г.) Вселенский патриарх, “вероучительные различия, существующие между различными церквами, не являются препятствием к их сближению, взаимному пониманию и сотрудничеству”. А это означает, что рядом с единством догмата и Таинства возможно иное единство – жизни, конечно неполное в своих формах, но святое и благословенное, раз оно является единством во Христе. И не об этом ли единстве – предвосхищении единства Св.Троицы – учит нас возлюбленный ученик Христа: “смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть сынами Божиими.. возлюбленные, мы теперь дети Божии, но еще не открылось, что будем. Знаем только, что когда откроется, будем подобны Ему… И заповедь Его та, чтобы мы веровали во имя Сына Его Иисуса Христа и любили друг друга, как Он заповедал нам. И кто сохранит заповеди Его, тот пребывает в Нем, и он в том. А что Он пребывает в нас, узнаем по духу, который Он дал нам” (I Ио.III,1-2;23-24).

http://www.mesoeurasia.org/archives/3912#more-3912