Иеромонах Габриэль (Бунге). О богословии, мире и Церкви

(из интервью иеромонаха Габриэля (Бунге) журналу "Церковь и время" (4 (45), 2008))

—    Возможно ли сегодня для проповеди христи­анства использовать ориентиры современной культуры, как в свое время великие отцы использовали эллинскую культуру?

—  Безусловно. Мы живем в этом мире со всеми его проявлениями. Но необходимо, как я уже гово­рил, различать духов. Ни в коем случае не нужно становиться рабами обстоятельств. Возьмем, к приме­ру, интернет. Есть люди, которые «подсаживаются» на интернет как на наркотик. Скажу сразу: у меня нет интернета. В стены моей обители такое не войдет. Интернет, равно как и вообще компьютер, это такая вещь, которая крадет время, захватывает. Можно провести весь день, нажимая на кнопки, щелкая по ссылкам. И вы теряете ваше время. У меня есть в моей келье компьютер, маленький ноутбук, исключи­тельно потому, что моя старая пишущая машинка, которой я пользовался многие годы, сломалась. Я понимаю, что это вещь необходимая. Но сам я ис­пользую компьютер только как пишущую машинку.

Что касается современной культуры, то прекрас­ный пример ее использования я вижу в музыкаль­ных трудах епископа Илариона (Алфеева). Одну из своих последних статей я написал, прослушав его «Страсти по Матфею». Мне подарили запись, и после прослушивания я не удержался и написал размыш­ления о важности использования современной куль­туры для проповеди христианства. А поводом для нынешнего приезда в Россию после 30-летнего пере­рыва мне послужила премьера «Рождественской оратории» владыки Илариона в Большом зале Мос­ковской консерватории.

—    Поделитесь вашими впечатлениями об этом концерте...

—    Московская публика с восторгом приняла это музыкальное событие. Не все желающие смогли попасть в тот вечер в Большой зал Московской консерватории. Зал был полон. А продолжительные овации стали уже традиционными для концертов епископа Илариона.

Название «Рождественская оратория» указывает на то, что сочинение посвящено величайшему праз­днику Рождества Христова. Но на самом деле гра­ницы этого музыкального произведения намного шире, ибо уже сами речитативы солистов погружают нас в библейские и литургические тексты сразу трех праз­дников, связанных между собой, — Благовещения, Рождества и Сретения. И этот факт показывает, что мотивы, побудившие епископа Илариона написать это произведение, были не только музыкальными, но и глубоко богословскими. Дабы оценить подлинную важность «Рождественской оратории», простирающу­юся далеко за пределы просто красивой музыки, необходимо хорошо вслушаться в библейские тек­сты, читаемые диаконом, и постараться понять ли­тургическую составляющую, которая проходит крас­ной нитью через все песнопения.

Всякое человеческое творение имеет свое Sitz im Leben (нем., букв.: «место в жизни», «контекст»), хочет того автор или нет, отдает ли он в том себе отчет или не отдает. И творение человеческое чаще всего бывает побуждено каким-то частным намерени­ем и призвано быть носителем определенного послания. В случае с епископом Иларионом мы можем быть уверенными, что он прекрасно знает о Sitz im Leben своего произведения и о послании, связанном с ним. Первое же утверждение напрашивается само собой: «Рождественская оратория», как и ранее на­писанные «Страсти по Матфею», призваны стать произведением для евангелизации посредством му­зыки.

«Рождественская оратория» обращена прежде всего к России, а затем и ко всему миру. Россия сегодня — динамично меняющаяся страна. И если менее чем за десятилетие одна общественная модель сменилась другой, оставив навсегда в прошлом со­ветский строй, то не так быстро меняются люди, рожденные и выросшие в советском обществе. Если одни довольно легко приняли новые условия жизни, активно используя сегодня обретенную свободу сло­ва и действий, то другие до сих пор скорбят по «несправедливо» утраченному прошлому.

Ныне необъятное поле для евангелизации откры­вается перед Церковью, которая на протяжении бо­лее 70 лет мученичества и запретов была лишена практически всех средств для осуществления этой своей миссии. Каждый призван к соработничеству на ниве возрождения страны и Церкви, используя сред­ства, имеющиеся в его распоряжении. Музыкальные произведения епископа Илариона, содержание кото­рых глубоко духовно и литургично, занимают в деле миссии уникальное место.

Любовь к музыке, укорененная в душе русского народа, объединила в одном оркестре и хоре людей разных убеждений: верующих и, быть может, неве­рующих. В очень мягкой и уважительной манере по отношению к каждому слушателю «Страсти по Матфею» и «Рождественская оратория» не просто возвещают Благую Весть, но несут умиротворение в постсоветское общество. И было бы замечательно, если бы как можно большее число слушателей могли услышать то послание мира, которое возвещают эти музыкальные произведения.

Но «Рождественская оратория» обращена не толь­ко к России. Мне кажется очень значимым тот факт, что премьера этого музыкального произведения состо­ялась (из-за разницы календарных стилей) в США, в самом большом католическом соборе страны — Национальной кафедральной базилике Вашингтона. Реакция на ораторию публики, заполнившей до отказа величественную базилику, была восторжен­ная! Но главный сюрприз случился под конец концерта. В финале оратории к российским музыкан­там, исполнявшим произведение, добавился Вашин­гтонский хор американских детей. Все вместе, пра­вославные и католики (я уверен, что и присутство­вавшие там протестанты), единым голосом пели «Слава в вышних Богу». Это песнопение, общее для христиан Востока и Запада, было своего рода пер­вым дуновением того «мира между Церквами», о котором молятся на мирной ектенье древней литур­гии амвросианского обряда. В этом смысле «Рожде­ственская оратория» епископа Илариона, посвящен­ная «Князю мира» (Ис. 9:6) есть подлинное посла­ние мира.

—   Хотелось бы узнать Ваше мнение о месте Христа и христианства в современной Европе, в цивилизации постхристианской...

—   Я уверен, что Европа переживает некий пере­ломный, весьма трагический период. Еще Ориген говорил, что когда у Церкви нет внешних врагов, она начинает разрушаться изнутри. И с точки зре­ния даже Церкви видимой, институциональной, в которой мы живем, мы видим, что времена не самые лучшие. Потому что через несколько поколений, даже через несколько лет мы придем к тому, что большин­ство людей не будет крещено. Не будет священства. Сейчас внешняя церковная жизнь покрывает сетью все страны. Но через несколько лет из-за того, что может не остаться ни крещеных, ни священников, она будет сужена до какой-то внутренней духовной жизни, без внешних проявлений. И люди, гораздо более умные, нежели я, как раз предсказывают, что в будущем верующие люди смогут объединиться лишь вокруг существующих духовных общин. Это могут быть как монашеские общины, у которых будут собираться остатки верных, либо общины какого-то современного толка, типа харизматических общин, которые есть. Потому что это все-таки нечто стабиль­ное, что остается более-менее незыблемым. Какое-то место, какая-то община, которая была вчера и, на­деемся, будет завтра. И боль, которая разрывает мое сердце, — это как раз осознание того, что люди просто-напросто не готовы к такому будущему. Они к нему не готовятся.

—     Перспективы отношений между православной и католической традициями, восточнохристианской и западной. Есть ли они? Будет ли сближение?

—     Я много думал об этом как раз в те дни, которые провел здесь, в Москве. Быть может, я сейчас скажу то, с чем многие будут не согласны. И, может быть, кто-то даже осудит меня за мои слова. В мои годы я этого не боюсь. Лично я уже давно отказался от употребления термина «экуменизм», потому что оно стало двусмысленным. Я говорю про Запад. Потому что, когда произносят слово «экуме­низм», то люди сразу представляют себе какое-то совместное сослужение, молитву с папой или далай-ламой. Это не так. Я больше не говорю об объеди­нении Церквей, потому что у многих за этим терми­ном стоит собственное представление, имеющее мало общего с подлинным смыслом этого слова.

У современного католика идея о единстве Церк­вей формируется на основании тех мыслей, которые у него есть в голове, на основании имеющихся пред­ставлений об этом единстве. Он представляет себе единство на основании той церковной модели, в которой живет. Такая как бы вселенская унифика­ция Римско-Католической Церкви, модель которой складывалась на протяжении двух тысячелетий. Но это не имеет никакого отношения к тому опыту христианской жизни, внутреннего церковного един­ства, которое было на Востоке. На Востоке институ­ционное единство понималось и проживалось совер­шенно по-другому. Православные Церкви едины между собой, потому что у них одна и та же вера. И они остаются едиными в своем Причастии, в своей вере, в своем общении, несмотря на то, что между ними есть масса различий, обрядовых, культурных или каких-либо еще. И, начиная с VII Вселенского Собора, это единство в вере между православными никогда не подвергалось сомнению, несмотря на внешние различия.

Я скажу о другом. Древняя литургия святителя Амвросия Медиоланского начинается с ектеньи, кото­рая эквивалентна «Мирной ектенье» литургии святи­теля Иоанна Златоуста. Она такой же длины, содер­жит более двенадцати прошений. И в самом начале ектеньи есть прошение, в котором молятся о мире между Церквами. Конечно, Церковь едина. Мы гово­рим в Символе веры: «верую во Единую Святую, Соборную... Церковь». Но конкретно единая Цер­ковь выражается как раз в единстве Церквей наци­ональных, различных обрядов. Мы молимся о мире между этими Церквами, мире для создания этого внутреннего единства, выраженного в разности обря­довой и территориальной различных Церквей. Мне кажется, что эта цель более реальная, нежели чем та, которая была раньше.

Конечно, Православная и Католическая Церкви сближаются постепенно, двигаясь навстречу друг другу. Это реальность, к счастью. Я как католик говорю, что никогда на Западе отношение западных христиан к православным не было таким хорошим, добрым, открытым, радушным, какое есть сейчас. И если со­бытия будут развиваться в этом направлении, можно надеяться, что мы, наконец, достигнем момента более-менее видимого единства — восстановления подлин­ного мира между нашими Церквами, как это было раньше, не просто какого-то дипломатического, веж­ливого, а подлинного, настоящего мира. И тогда только мы сможем и должны будем приступить к изучению существующих между нами вопросов, кото­рые необходимо разрешить. Но к их разрешению будет возможно приступать все-таки только тогда, когда отношения станут несколько иными, чем сей­час, несмотря на то, что они улучшаются. Я живу в этой надежде. Каждое утро служа амвросианскую литургию, я молюсь о мире между нашими Церквами.