Разделение церквей при патриархе Михаиле Керулларии *) Разделение Церквей может и должно быть рассматриваемо как неизбежное последствие целой совокупности обстоятельств, слагавшихся веками. Оно было подготовлено на тройственной почве: народной, государственной и церковной. Этнографическое различие между Востоком и Западом Европы, различие народностей, давших главный контингент, своим языком, нравами и особенностями гения сообщивших неодинаковый колорит двум половинам Европы, имеет значение первичного момента в данном вопросе. Этнографическое начало легло в основу государственного, и различие национального типа послужило основанием для обособления политического и культурного. Принцип политического единства, носителем которого был императорский Рим, оказался несостоятельным и бессильным, чтобы примирить противоположности, а привнесение германского и славянского элементов должно было их еще усилить. Различие между Востоком и Западом в этнографическом и культурном отношениях отразилось на складе ума и обычаях, причем коснувшись всех сфер быта и жизни, не миновало и сферы религиозной; религиозное созерцание получило на Востоке более спекулятивный характер, на Западе - более практический, выработались постепенно некоторые разности в догматических воззрениях, в церковных обрядах и дисциплине, обнаружилось соперничество в строе церковного управления. В разностях между Церквами, послуживших как бы легальным основанием их разделения, церковь Греческая стояла ближе к учению и практике древней Вселенской Церкви, чем церковь Римская. Это обстоятельство, в связи с более высоким уровнем богословского образования на Востоке, было причиной, что в случаях, когда дело доходило до формальных заявлений по поводу разностей, обвинительницей выступала церковь Греческая, а Римская - ответчицей, первая нападала, а последняя оборонялась. До времен патриарха Михаила Керуллария не раз поднималась речь о разностях. Дважды они были более или менее сгруппированы: первый раз на Трулльском соборе 691–692 гг., второй - по поводу спора, возникшего при патриархе Фотии в IX в. Были и еще случаи, когда по тому или иному поводу выступала наружу и была указываема одна какая-нибудь разность, взятая отдельно. Разности касались трех областей богословской мысли и церковной жизни: одни - догматов (учение о Св. Духе), другие - обрядов и дисциплины (о посте в субботу и св. Четыредесятницу, о таинстве миропомазания, о безженстве священников, о постановлении диаконов прямо во епископы, о бритье бороды и стрижении волос, об агнце, об употреблении в пищу крови и удавленины, о четвертом браке), третьи - церковного управления и устройства. Пререкания по этому последнему пункту сводились к соперничеству кафедр Римской и Константинопольской за власть, вызванному успехами, какие сделала Константинопольская кафедра и которые состояли в том, а) что она приравнена на почве канонов и государственного права к Римской кафедре, б) что патриарху Константинопольскому усвоен титул «вселенского» и в) что под его юрисдикцию отчислены диоцезы, принадлежавшие прежде Римской кафедре (патримонии в Сицилии и Калабрии, епархии в этих областях и в Апулии, а также в Иллирике, Эпире, Ахайе и Македонии). Во время церковного столкновения при патриархе Фотии представились побуждения к обстоятельному выяснению церковных разностей, вместе с тем обнаружились и данные для суждения о сравнительном значении этих разностей. С теоретической точки зрения, которая как тогда была приложима, так и теперь уместна и которая для людей рассудительных всегда будет понятна, догматический пункт об исхождении Св. Духа имеет первостепенную важность, не допускающую компромисса, на почве которого соглашение возможно только под условием принятия истины по разуму Слова Божия и учению Вселенской Церкви, все же обрядовые и дисциплинарные разности составляют такой предмет, относительно которого каждая Церковь может иметь свой почтенный обычай, при соблюдении или не соблюдении которого первой заботой должно быть, чтобы не произвести соблазна для ближнего [1]. Такого взгляда держались и ученые богословы IX в., держался его Ратрамн [2], не мог не разделять его и такой образованный человек, как Фотий. Но одно дело была теория, другое - практика. На практике теоретические взгляды постоянно приноровляются к обстоятельствам, и вопрос о разностях в IX в. получал то ту, то другую постановку, смотря по требованиям времени. Преобладающее значение имел вопрос по преимуществу практический - о власти и правах патриархов Римского и Константинопольского. От постановки этого вопроса зависела постановка разностей не только дисциплинарно-обрядовых, но и догматической. Как скоро доходило до столкновения между папами, увлеченными безмерностью притязаний, и Константинопольским патриаршим престолом, охранявшим свою самостоятельность, тогда не только догматическая разность получала истинное свое освещение, но и разности церковно-обрядовые и дисциплинарные чуть не возводились в догматы. Если же папы молчали о своем приматстве, не делали покушений подчинить себе Восточную церковь, то не только разности церковно-обрядовые и дисциплинарные трактовались в духе снисхождения и взаимного уважения, но и разность в догмате не делалась источником раздора. Так как не сообразно было с достоинством догматической истины допускать сознательное и заведомое от нее уклонение, то при этом поступали так, что о догматической разности или совершенно умалчивали, или (по примеру преподобного Максима) успокаивали совесть верующих, давая отступлению такое толкование, при котором оно получало значение истины. В первом ответном письме своем папе Николаю I после Перво-Второго Константинопольского собора 861 г., когда еще папа не обнаружил своих действий в качестве верховного судьи и решителя судеб Восточной церкви, Фотий писал: «Есть много канонов, которые у одних в употреблении, а другие не имеют о них никакого понятия... никого нельзя обязывать исполнять закон, которого он не получил, лишь бы не нарушалась вера и общие постановления». При этом в пример необязательных законов он привел несколько дисциплинарно-обрядовых разностей, но совершенно умолчал об исхождении Св. Духа, хотя, без сомнения, и тогда он прекрасно знал об отступлении латинян в этом пункте. Когда же папа на своем соборе низложил Фотия, обнаружив этим поступком свое стремление к подчинению Восточной церкви, тогда Фотий заговорил другим тоном: в энциклике он не только указал на заблуждение латинян в догмате об исхождении Св. Духа, но и остальные разности отнес к разряду заблуждений и даже приравнял к ересям, - пост в субботу назвал «отступлением от церковных правил» и «нарушением преданий», непощение в первую неделю Четыредесятницы «крайним неблагочестием», разность в таинстве миропомазания «попранием таинств христианских», безбрачие священников «манихейской ересью». Когда после собора 879 г., не признанного папами, вновь открылось пререкание, Фотий поступил еще решительнее: хорошо сознавая, что его натяжки и преувеличения по поводу дисциплинарно-обрядовых разностей могут не иметь убедительности [3], он для большего успеха ограничил полемику только двумя пунктами: о Filioque и о власти Римского престола. Таким образом, видим, что разности между Церквами делаются не более как оружием в борьбе, вызванной противоположностью принципов, на которых кафедры Римская и Константинопольская основывали свои права; оружие то прячется, то извлекается, то старательно обостряется, смотря по требованию времени и обстоятельств. Недостаточность религиозного развития народной массы, не отличавшей догмата от обряда, давала возможность обострять оружие до крайней степени, с другой стороны - живучесть сознания церковного единства, веры во единую святую, соборную и апостольскую Церковь побуждала устранять это оружие и уполномочивала забывать даже о догматическом отступлении или прикрывать его. Помимо этого последнего обстоятельства, как свидетельства о сохранявшемся на Востоке и Западе сознании церковного единства, помимо прямых заявлений в этом смысле у полемистов, мы имеем и другие указания, что, несмотря на натянутость отношений между Константинополем и Римом, до середины XI в. духовная связь между Восточной и Западной церквами была еще сильна, единство Церкви брало перевес над сознанием разностей. Самый факт постоянного обращения к Риму, приглашения римских первосвященников к участию в делах Константинопольской церкви служит уже красноречивым тому доказательством. Время от времени представители Западной и Восточной церквей обменивались известительными посланиями, в которых сообщали о своем вступлении на престол и излагали, в знак духовного единения, свою веру. Так, папа Адриан III (884) отправил такое послание в Константинополь, патриарх Антиохийский Петр (1052) - в Рим. Союз мира и любви выражался также во взаимных молитвах, возношениях при богослужении имен патриархов; в XI в. имена римских пап значились в диптихах Константинопольской церкви и когда впоследствии по этому поводу зашла речь между Керулларием и Петром Антиохийским, последний объявил, что около 1008 г. он сам слышал, как имя папы возносилось в Константинополе и в Антиохии в общественном молении [4]. Особенно много содействовали поддержанию религиозного единства два обстоятельства: во-первых, существование греческих владений в Италии, во-вторых - тяготение всего христианского мира к Иерусалиму, к Святой Земле; к этому присоединялись еще торговые сношения итальянских городов с Востоком. Греческие владения в Италии были местом взаимодействия Запада и Востока, сюда происходил постоянный прилив греков, являвшихся в рядах армий и по делам мирного свойства, здесь греки вступали в сношения с латинянами, - составлявшими население их владений или обитавшими по соседству с последними; известный контингент пришлых греков оседал в Апулии, Калабрии, Сицилии, простираясь из Апулии и на другие области Италии. Основано было много монастырей и греческих церквей, которые существовали бок о бокс латинскими, были епископии, принадлежавшие к Константинопольскому патриархату. В самом центре западного христианства, в Риме, и поблизости к Риму были греческие монастыри и церкви, державшиеся собственного обряда и не встречавшие ни запрещения, ни притеснения со стороны пап, как об этом положительно потом засвидетельствовал папа Лев IX. [5] Места, освященные учением и кровью Христа Спасителя, еще более сближали христиан. Иерусалим был объектом чистых религиозных чувствований всего христианского мира, куда, несмотря на препятствия со стороны сарацин, под властью которых находился Св. Град, отовсюду прибывали массы пилигримов. Он одинаково был дорог как грекам, так и латинянам, те и другие одинаково были готовы для него на жертвы. Когда египетский халиф ал-Хаким разрушил в начале XI в. иерусалимский храм Воскресения, задушевной мыслью византийских императоров сделалось восстановление этого храма. Роман III Аргир, Михаил IV Пафлагон и Константин IX Мономах вели по этому поводу переговоры, по заключении договора приступлено было к работам за счет византийского правительства, и постройка окончена в 1048 г. Из Западной Европы прибывали во множестве пилигримы на поклонение Гробу Господню. По пути они заходили в Константинополь, Антиохию, посещали греческие храмы, молились наравне со всеми православными перед иконами греческого письма, приносили и собственные иконы, которые чествовались греками [6]. Для удовлетворения религиозных нужд западных христиан, прибывавших на Восток, существовали разные учреждения, подобно тому как таковые были в Италии для удовлетворения нужд явившихся сюда и поселявшихся здесь греков. Учреждения заведены были теми, которые не случайно только, не один раз посещали Восток, но находились в более или менее постоянных сношениях. Таковы были амальфитанцы и венецианцы, рано вступившие в торговые сношения с греками. В Иерусалиме был амальфитанский монастырь и странноприимница во имя св. Иоанна, [7] обязанная происхождением знатному амальфитанскому дому Мавра. Граждане Амальфи находились в оживленных торговых сношениях с Александрией, Антиохией, Константинополем. Старший сын Мавра, Панталеон, построил странноприимницу в Антиохии; в Константинополе у него был дом, где его соотечественники и вообще западноевропейцы, приезжавшие в Константинополь, могли найти пристанище [8]. Купцы из Амальфи, по-видимому, имели уже в первой половине XI в. колонию [9] в Константинополе, здесь у них был храм св. Андрея, были монастыри Спасителя (St. Salvatore) и св. Марии Латинской (Santa Maria di Latina), в которых господствовали латинские обряды, не возбуждая ни в ком особенного соблазна. Венецианцы, торговые отношения которых к Византийской империи особенно развились после 991 г., когда были понижены пошлины с их товаров, тоже имели оседлость, а с тем вместе и необходимые для удовлетворения религиозных потребностей учреждения не только в Константинополе, но и в других городах; в Диррахии они заселяли целый квартал и имели собственный храм св. Андрея. Среди населения колоний - западно-европейских на Востоке, греческих в Италии, разумеется, всего легче могла сглаживаться противоположность Востока и Запада как в других отношениях, так и в религиозном, мог поддерживаться тот дух терпимости и взаимного уважения, при котором церковному обычаю отводилось подобающее место и он переставал быть casus belli в междуцерковных отношениях. В середине XI в. произошло новое столкновение между Церквами, борьба на почве литературной и церковной продолжалась на этот раз не более года и привела к окончательному разделению Церквей. Первым открытым и достоверно известным актом этой борьбы было послание [10] Льва, архиепископа Охридского, к Иоанну, епископу Транийскому, предназначавшееся для распространения с помощью Транийского епископа между другими латинскими епископами и для сообщения папе [11]. По времени написания оно падает на последние четыре месяца 1053 г., хронологической гранью для него служат с одной стороны посещение Иоанном Транийским Константинополя, с другой - ответ на послание папы Льва IX. Первый факт, как ниже будет показано, имел место не ранее сентября 1053 г., последний - в самом конце 1053 г. Послание представляет главным образом интерес как памятник полемический и в этом отношении важно потому, что в нем впервые официально заявлено о разности между греками и латинянами по вопросу об евхаристийном хлебе, сообщившей преобладающий колорит последующей полемике. Патриарх Фотий совершенно не упомянул об этой разности, из чего видно, что в IX в. греки о ней не знали и что употребление опресноков до Фотия, как заметил еще иезуит Сирмонд, не было распространено на Западе [12]. В историческом отношении послание важно как исходный пункт, как толчок к тому напряженному недоразумению, которое окончилось церковным разделением. При этом первостепенную важность имело то, как взглянули на послание на Западе. На Западе без всяких колебаний признали виновником этого послания Константинопольского патриарха; папа Лев IX и кардинал Гумберт [13] были убеждены, что оно написано совместно Михаилом Керулларием и Львом Охридским. Действительно, более чем вероятно, что инициатива исходила из Константинополя, что Лев поступал по предварительному соглашению с патриархом и по его внушению. В этом удостоверяет показание историка (хотя и затемненное некоторыми погрешностями), что патриарх Михаил возвел на Римскую церковь обвинение в опресноках и что ему помогал в этом (συνήςγει) Лев, архиепископ Болгарии, [14] а еще более одновременное с обнародованием послания Льва поведение Керуллария в Константинополе. В это время Керулларий со своей стороны отправил послание к Доминику Градскому, или Аквилейскому (Венецианскому тоже), содержанием которого был вопрос об опресноках, [15] и по поводу которого Доминик в конце того же 1053 г. или в начале 1054 г. счел долгом написать Петру Антиохийскому в том смысле, что на святую Римскую церковь напрасно взведено константинопольским клиром (παρά του της Κωνσταντινουπόλεως κλήρου) обвинение в нарушении церковного единства на том основании, что латиняне совершают Евхаристию на опресноках. «Мы охраняем церковное единение», - замечает Доминик и развивает далее свой взгляд на спасительность обоих обычаев - Восточной церкви, потому что он указывает на существо воплотившегося Слова, и Западной, потому что в нем скрывается указание на чистоту человеческой плоти, воспринятой Божеством. [16] В это же время в Византии, по распоряжению патриарха, приняты были стеснительные меры против проживавших в столице латинян, державшихся опресноков. Хотя папа Лев IX, [17] указывая на народную молву, на слухи, как на источник своих сведений о том, что Керулларий запер в Константинополе латинские храмы и монастыри, стал требовать замены опресноков квасным хлебом и подверг анафеме всех принимающих таинство Евхаристии на опресноках, однако же подвергать на этом основании сомнению самый факт административных репрессалий против латинян [18] нельзя: в бытность в Константинополе папские легаты, без сомнения, имели возможность исследовать этот факт, - он подтвердился, и выяснилось, что патриарший сакелларий Никифор по своей должности заведующего монастырями был исполнителем патриарших мероприятий. Поэтому легаты занесли в акт отлучения, что Керулларий закрыл латинские церкви, словом и делом преследовал латинян, называя их азимитами и анафематствуя их, а в их лице апостольский престол; осуждение легаты произнесли не только над Керулларием, но и над исполнителем его велений сакелларием Никифором, который попирал ногами Евхаристию латинян. То обстоятельство, что Керулларий письмом к Иоанну Транийскому сделал первый шаг к разрыву, определило взгляд новейших историков, как католиков, так и протестантов, [19] на значение Керуллария как виновника церковного разделения; все они относят вину на счет «невежественного, ограниченного, высокомерного, честолюбивого, страстного» и т. д. Керуллария, который будто бы вызвал ссору и довел ее до рокового конца; даже православные писатели готовы согласиться, что «Михаил Керулларий сделал первый шаг к враждебному наступлению на Западную церковь отчасти вследствие ревности к охранению status quo Восточной церкви, отчасти в видах желания оградить ее от влияния латинских обычаев, отчасти вследствие личной запальчивости и беспокойного характера», [20] причем не входя глубже во внутренние мотивы дела и не выясняя скрытого в нем смысла, являются столь же односторонними судьями, как и западные историки. Запальчивость, страстность не принадлежали к свойствам характера Керуллария, скорее он был бесстрастный теоретик, человек твердый и непоколебимый, но вместе с тем хладнокровный. Правда, он был честолюбив, но честолюбие его не шло вразрез со справедливостью, направлялось к поддержанию достоинства и прав Константинопольского патриаршего престола; он далеко уступал, без сомнения, в образовании Фотию, но не настолько был невежествен в богословской науке, чтобы не понимать различия между догматом и обрядом. Знал он, как оказалось впоследствии, и об отступлении латинян от православного учения в догмате [21], однако же на первых порах совершенно не упоминал о нем, вместо же того выступил с опресноками, относительно которых он, как первый выдвинувший их на полемическую арену, мог увлекаться, но едва ли имел утрированное представление об их важности. Если бы даже он склонен был к утрированию, то общецерковное настроение, господствовавшее в то время в Восточной церкви, убеждение представителей ее в малозначимости того предмета должны были бы подействовать на него отрезвляющим образом. До Керуллария, по собственному его признанию [22], дошли слухи, что патриархи Александрийский и Иерусалимский не только принимают латинян, вкушающих опресноки, но и сами совершают божественную службу на опресноках; слухи, разумеется, были ложны, но самая их возможность доказывает, что вопрос о веществе для евхаристийного хлеба не приобрел в умах тогдашних иерархов капитальной важности и было бы странно со стороны Керуллария вооружаться анафемой против отступления, считающегося в Церкви безразличным, если только он не имел для того других, более существенных мотивов. Для правильности суждения здесь необходимо констатировать тот вывод относительно Керуллария, получаемый из знакомства с его письмами и его поведением, что он был далек от мысли придавать опреснокам решающее значение в вопросе об отношениях между Церквами. По поводу вышеуказанного письма Доминика Градского к Петру Антиохийскому, Петр Антиохийский написал не позже апреля 1054 г. послание-трактат к Доминику [23]. Это свое послание, проникнутое примирительным духом и свободным взглядом на обрядовые разности, патриарх Антиохийский через антиохийского дуку Романа Склира препроводил в копии к Михаилу Керулларию. Понятно, как должен был бы отнестись к нему Керулларий в том случае, если бы он придавал большое значение опреснокам. Он должен был бы разубедить Антиохийского патриарха, показать ему, что он ошибается, считая опресноки такой маловажной вещью, что в действительности латиняне погрешили против правой веры, изгнав из евхаристийной практики квасной хлеб. Но этого Керулларий не делает. Он действительно старается убедить патриарха Петра, что латиняне веруют не право, но достигает этого иным путем, разъясняя, что не опресноками только отличаются латиняне от греков, что они разногласят и во многих других пунктах, в том числе и в догмате об исхождении Св. Духа [24]. Этим самым Керулларий как бы желал сказать, что вопрос об опресноках сам по себе еще не важен, из-за него еще не следовало бы налагать отлучение на латинян, между тем в 1053 г. вопрос был поднят и из-за него начато в Византии преследование против латинян. Обстоятельство решительно непонятное и по законам здравого смысла необъяснимое, если не предположить, что в основе скрывались другие мотивы, а вопрос об опресноках был ширмой, прикрывавшей эти мотивы. Помимо таких мотивов это обстоятельство возможно было бы объяснить лишь одним способом, а именно, что в течение года у Керуллария произошел переворот в мыслях: в конце 1053 г. он считал опресноки чрезвычайно важным отступлением, даже уклонением от веры, а в конце 1054 г. (когда написано письмо к Петру Антиохийскому) изменил взгляд и стал смотреть на них так же, как смотрел Петр. Но такой способ объяснения оказывается несостоятельным. Керулларий принадлежал к разряду тех людей, у которых слово и дело не расходятся между собой и которые, придя к известному убеждению, поступают согласно с убеждением. Если предположить, что Керулларий в 1053 г. восставал против латинян и преследовал их за опресноки потому, что опресноки сами по себе в его глазах были важным предметом, заслуживавшим преследования, то вместе с тем необходимо допустить, что и в предшествующие десять лет своего патриаршествования (с 1043 г.) он точно так же относился к латинянам; если же относился иначе, то потому, что не знал о существовании у них обычая опресноков. Но обе посылки неверны: Керулларий до 1053 г. и знал об опресноках, и в то же время не вооружался против них. Что Керулларий знал о них, свидетельствует он сам в письме к Петру Антиохийскому [25], где говорит, что Аргир во время своего пребывания в Константинополе часто беседовал с ним в духе латинян об опресноках и вследствие того раза три-четыре был не допущен к причащению, что было вполне законно и необходимо в том случае, если Аргир признавал правильность только Евхаристии, совершенной на опресноках, и требовал, чтобы и в греческом храме его причащали опресноками. Аргир проживал в Константинополе с 1045 г. по 1051 г., следовательно, к этому времени относятся его беседы с Керулларием об опресноках, и Керулларий, по меньшей мере, года за два до открытого выступления против латинян, имел сведения об опресноках и был знаком с аргументами «за» и «против». Что Керулларий до конца 1053 г. не преследовал латинян за опресноки, об этом свидетельствует отсутствие всяких указаний в этом смысле, между тем таковые несомненно остались бы, если бы факт существовал, потому что в интересах латинян, в частности, папских легатов, было выяснить все, что только можно было с их точки зрения поставить в вину Керулларию. При этом необходимо надлежащим образом оценить одно место в хронике Скилицы, на котором может быть основан противоположный вывод. Вот оно: «Патриарх Михаил после своего рукоположения (άμα τώ χειροτονηθήναι, т.е. в 1043 г.) исключил римского папу из диптихов, возведя на него обвинение в опресноках, как причину удаления из диптихов. В этом ему содействовал патриарх Антиохийский Петр, архиепископ Болгарии Лев и вся знатнейшая часть Церкви. Придя же в столкновение с тогдашним игуменом Студийского монастыря Михаилом, по прозванию Мерментул, выбросил из синодика, читаемого в церквах, св. Феодора Студита. Мерментул не перенес этого, пришел к царю и сообщил ему о происшедшем. И вот по царскому повелению был прочитан синодик в неделю Самарянины, все остальное прочитано было по обычаю, а имя великого Феодора патриарх, встав, произнес громким и раздельным голосом. Таким образом укрощено было возникшее по этому поводу волнение монахов Мерментула»[26]. В этом месте поставлены в связь два сообщения: а) о столкновении Керуллария с Римом и б) о его столкновении со Студийским монастырем. Последнее столкновение в сообщении Скилицы имеет загадочный характер. Из того, что в хронике оно поставлено в тесную связь с первым столкновением, можно догадываться, что оно произошло в 1053–1054 гг. О поводах к столкновению историк ничего не говорит, но сопоставляя одно замечание Петра Антиохийского [27] с неизданным трактатом Никиты Стифата [28], можно прийти к заключению, что столкновение произошло из-за поясов, которые стали носить диаконы - монахи Студийского монастыря и которые, несмотря на все старания патриарха, не могли быть выведены из употребления. Что касается сообщения Скилицы о столкновении с Римом, то в нем истина перемешана с ложью. Верно то, что имя папы было выброшено из диптихов Константинопольской церкви, что Керулларий первый выступил против латинян с обвинением по поводу опресноков и что помощником Константинопольского патриарха был Лев Охридский, но затем остальные частности (о Петре Антиохийском, особенно же о времени исключения папы из диптихов и побуждении к тому) явно выдуманы: Петр Антиохийский потому уже не мог участвовать во враждебном столкновении Константинополя с Римом по вопросу об опресноках, что он держался на этот предмет взгляда, исключавшего возможность вражды, а главное, что до 1054 г. не начиналось переписки, не завязывалось сношений по этому предмету у Петра с Керулларием, следовательно, не могло произойти никакого соглашения насчет общих действий в борьбе с Римом. Несообразность же той частности, что Петр содействовал Константинопольскому патриарху с момента рукоположения последнего, достаточно уже разоблачается тем обстоятельством, что Петр вступил на Антиохийский престол лишь в 1052 г [29]. Исключение папы из диптихов сделано не Керулларием и не в 1043 г., но гораздо раньше, когда еще не было возбуждаемо вопроса об опресноках. Если бы это было сделано Керулларием или, по крайней мере, его предшественником, на его памяти, то естественно было бы Керулларию или питомцу Константинопольской патриаршей школы, Петру Антиохийскому, иметь на этот счет достоверные сведения. Между тем как тот, так и другой имеют крайне смутное представление о деле. В своем письме к Петру Антиохийскому, отправленном не ранее последних чисел июля 1054 г., после окончательного разрыва, Керулларий писал: «До наших ушей дошел слух, что твое совершенство (τελειώτης), а также патриархи Александрийский и Иерусалимский, возносите в священных диптихах римского папу. Не думаю, чтобы возможно было допустить такую несообразность, особенно с твоей стороны; ибо ты знаешь, что со времени святого Шестого Вселенского собора возношение папы исключено из священных диптихов в наших святых церквах за то, что тогдашний папа римский Вигилий не прибыл на этот собор и не анафематствовал как написанного Феодоритом против правой веры и двенадцати глав св. Кирилла, так и послания Ивы; с тех пор и доныне папа отсечен от нашей святейшей кафолической Церкви. Поэтому-то мне и показалось это невероятным не столько в рассуждении тех двух патриархов, сколько ввиду твоей учености и замечательного благоразумия»[30]. По поводу этих слов Петр Антиохийский писал Керулларию следующее: «Содержание твоего почтенного письма повергло меня в стыд, и поверь - более за тебя, именно если ты такие же письма, как к нам, написал и к другим блаженнейшим патриархам, неосновательно и без полного знания, следуя пустой молве, представил не бывшее бывшим. Если твоя святая Церковь не возносит папу, то каким образом мог бы возносить его я, питомец и ревнитель этой Церкви, более чем кто другой всегда прославляющий и возвеличивающий ее преимущества (πρεσβεία) словом и делом? А что сказано относительно Вигилия, то это не рекомендует тщательности твое доброчестного хартофилакса, который хотя и искусен, как мы слышали, в риторической науке, однако же в делах церковных оказывается новичком, не приобретшим надлежащей опытности». Исправив затем допущенные Керулларием церковно-исторические ошибки, т.е. сказав, что папа Вигилий жил во время Пятого, а не Шестого Вселенского собора, что он по причине вражды с патриархом Миной был лишен церковного возношения, но лишь временно, во время же Шестого Вселенского собора папой был Агафон, к которому, как свидетельствуют акты, читаемые обыкновенно в неделю по Воздвижении Честного Креста, собор отнесся с честью, патриарх Петр продолжает: «Я сам могу быть неоспоримым свидетелем, а со мной многие из знатных лиц Церкви, что при покойном (τφ μακαρίτη) патриархе Антиохийском кир Иоанне папа римский Иоанн возносим был в священных диптихах, - это я сам слышал. А когда я сорок пять лет тому назад прибыл в Константинополь, тогда я слышал, как покойный патриарх кир Сергий во время божественного тайнодействия возносил того же папу вместе с другими патриархами. Каким образом и по какой причине исключено впоследствии его возношение, я не знаю» [31]. Таким образом ни Керулларий, ни Петр не имеют точных сведений о времени и причинах исключения римского папы из диптихов,- сведения Керуллария не только не точны, но извращены исторически, Петра - ближе к истине. Петр по собственному опыту знает, что при патриархе Сергии имя папы Иоанна возносилось в Константинополе и в Антиохии, и так как из двух пап, носивших при Сергии это имя, Иоанн XVIII, занимавший папский престол до 1008 г., ближе подходит к вычислению (1054 - 45 = 1009), чем папа Иоанн XVII, сидевший на престоле с мая до декабря 1003 г., то очевидно первого и нужно понимать под папой, имя которого возносилось за литургией, и время возношения относить приблизительно к 1008 г. Петр знает, что лишь впоследствии, после 1008 г., имя папы выброшено из диптихов, но достоверно не знает, когда и почему. Мы можем догадываться, что это произошло или при патриархе Сергии (999–1019) вследствие сделанного папой Бенедиктом VIII (1012– 1024) распоряжения, чтобы во время литургии был пет Символ веры с прибавкой Filioque, или при патриархе Евстафии (1019–1025) в связи с неудавшейся в 1024 г. попыткой склонить папу Иоанна XIX (1024–1032) к признанию за Константинопольским патриархом титула «вселенский». Результат тот, что сведение, занесенное Скилицей в хронику о столкновении Керуллария с Римом, произошедшем будто бы тотчас после вступления его на патриарший престол, возникшем из-за опресноков и выразившемся исключением имени папы из церковных диптихов, неверно: оно заимствовано Скилицей из какого-то до нас недошедшего и крайне ненадежного источника, проникнутого нерасположенностью к Константинопольским патриархам. Даже такой малосмыслящий компилятор, как Кедрин, понял цену этого источника и в своей компиляции рассмотренное место Скилицы опустил. Какие же были побуждения для неожиданного со стороны Керуллария шага, его нападения на латинян - административного и литературного? Мало данных для ответа на этот вопрос, но и тех немногих указаний, какие находятся в нашем распоряжении, достаточно, чтобы убедиться, что столкновение при Керулларии было аналогично со столкновением при Фотии. Точно так же вопрос о разностях между Церквами был только легальным оружием, примененным в минуту опасности, сначала - недостаточно острым, но обостренным после того, как опасность увеличилась. Точно так же в основе лежало соперничество между Римским и Константинопольским престолами за власть и за границы епархий. Разница между столкновением при Фотии и Керулларии лишь та, что в одном случае притязание Римской церкви на подчинение себе Константинопольской вызвало последнюю к самозащите и потом это притязание восполнено было вопросом о епархиях, во втором же случае территориальный вопрос выступил сначала и, вызвав со стороны Константинопольской кафедры протест, под видом нападения на опресноки, был затем осложнен вообще борьбой за власть; в первом случае византийское правительство было союзником Византийской церкви против папских притязаний, в последнем оно принесло преимущества своей Церкви в жертву политическим расчетам и папству. При Фотии дело остановилось лишь на недоразумениях, не дойдя до катастрофы, при Керулларии оно окончилось разрывом, потому что без малого два столетия, протекших от Фотия до Керуллария, не остались без влияния на всестороннем прояснении в сознании Востока и Запада противоположности между ними национальной, политической и церковной, внутреннее же отчуждение - результат противоположности - нашло себе внешнее выражение в формальном разделении Церквей. X век и начало XI были неблагоприятным временем для папства. Принцип, воплотившийся в папстве, нашел себе соперников и конкурентов. Национальность, которая оказалась сильнее Карловой монархии, не осталась без воздействия и на ее наследницу, монархию папскую; в противовес ее идеалу, начертанному в лже-Исидоровых декреталиях, вырабатывается идеал папства национального; на Реймском соборе 991 г. выставляются здравые аргументы против лже-Исидоровых декреталий, высказывается мысль о назначении местного папы и отделении провинциальных Церквей от Римского престола. Впоследствии к французам присоединились испанцы, желавшие иметь собственного папу для Испании. Папство благополучно одолело этого соперника, грозившего подорвать принцип в его корне. Завершением его торжества было вступление на папский престол Сильвестра II (999), того самого Герберта, который был противником папской власти и разделял мысли, высказанные на Реймском соборе его другом Арнульфом, архиепископом Орлеанским. Опаснее был для папства и несравненно более хлопот ему наделал конкурент в лице германских императоров, которые, считая себя непосредственными наследниками Карла Великого, стремились к власти не только над государством, но и над Церковью, завладели некоторыми прерогативами, присвоенными папством, и получили в свои руки право распоряжаться папским престолом. В промежутки, когда на время ослабевала сила германских императоров, это право захватывали римские магнаты, Кресцентии и другие. Под давлением этих враждебных сил папство пало материально и нравственно: папские владения, патримонии папского престола были отняты отчасти германскими императорами, отчасти римскими и соседними с Римом магнатами. Римская кафедра была доведена до состояния крайней скудости, папская казна была истощена, на папском престоле сидели личности, за немногими исключениями, ничтожные, были папы, поражавшие нравственной разнузданностью, вступавшие на престол с помощью насилия и подкупа. Церковь в своих членах соответствовала главе: клир, ко всеобщему соблазну, предан был распутству, беззаветно царила симония, все церковные места покупались за деньги. При таком состоянии, материальном и нравственном, была немыслима борьба с противниками, папство физически и морально лишено было средств для того, чтобы подняться из своего унижения. В первой половине XI в. обнаруживается стремление к возрождению папства: центром движения делается монастырь Клюни; борцы выходят из рядов монашества, с которым папство заключает тесный союз, к разряду их деятелей принадлежат и лучшими выразителями этого реформационного направления могут служить Петр Дамиани, а еще более Гильдебранд. Партия, державшаяся этого направления, была проникнута идеей папской теократии и окончательной целью имела не только освобождение папства от влияния светской власти, но и подчинение государства Церкви. План действий был начертан умно и выполнение его отличалось последовательностью и постепенностью. Девизом поставлено было правило, что цель оправдывает средства, и Гильдебранд в этом отношении был достойным учеником папы Григория VI, который, задавшись благой целью принести пользу Церкви, не остановился для этого перед дурным средством и купил себе за деньги папское достоинство. Партия для достижения цели решилась на первых порах пользоваться тем средством, которое, по ее убеждению, представляло собой нарушение прав божественных и человеческих, именно - властным положением светской власти относительно Церкви. Расчет заключался в том, чтобы, пользуясь приобретенным германскими императорами правом избирать пап, возводить с помощью самих же императоров на папский престол достойных лиц, которые были бы проникнуты преобразовательными планами, разделяли бы стремления партии преобразователей, а главное - служили бы для нее послушным орудием. С помощью таких пап предположено было дать папству окрепнуть физически и нравственно, т.е. возвратить папству отнятые владения, патримонии Римской кафедры, по возможности увеличить их новыми приобретениями, очистить Церковь от безнравственности, утвердив на строгих основаниях безженство клира и изгнав из нее симонию. По достижении этой первоначальной цели, имелось в виду сделать дальнейший шаг: с помощью полученных средств, духовенства, возвышенного в народном уважении и преданного папе, тех денег, какие поступят в папскую казну из светских владений папы, тех вассалов, которые будут находиться в этих владениях, увеличивая и усиливая эти средства, смотря по времени и обстоятельствам, еще новыми средствами, приступить к освобождению Церкви от влияния светской власти, вырвать из рук императоров и светских князей право избрания пап и других лиц на церковные должности. Когда и эта вторая цель будет достигнута, окончена будет эмансипация папства и вообще Церкви, тогда приступить к осуществлению третьей и последней задачи: к подчинению государства Церкви, к утверждению за папами права распоряжаться престолами царей и князей в той мере, в какой прежде последние распоряжались папской и епископскими кафедрами, пользоваться не меньшим влиянием в делах светских, чем прежде люди светские пользовались в делах церковных. Мало-помалу, благодаря благоприятно сложившимся обстоятельствами талантливым деятелям папства, задачи были осуществлены. Осуществление их было начато со вступлением на папский престол Льва IX (1048– 1054). В лице Льва IX вступил на престол папа, как нельзя более пригодный для партии. Это был человек строгих нравов, благочестивый, преданный Церкви и готовый на жертвы ради блага Церкви; вместе с тем это был человек мягкий, податливый, которым легко было руководить, и он с первых же шагов своего нового поприща подпадает влиянию реформаторов и во все время поступает по их указаниям. Он вступает в тесный союз с монашеством, покровительствует ему (что доказывается массой данных им разным монастырям привилегий), в свою очередь пользуется поддержкой монахов, окружает себя такими личностями, как Гильдебранд, Гумберт, Фридрих, всю жизнь посвящает реформе, направленной к возвышению Церкви в материальном и нравственном отношениях. При вступлении его на престол папская казна находилась в запустении; по словам биографа папы Зиберта [32], в ней не было ни гроша, так что папе и его приближенным приходилось продавать одежду, чтобы выручить средства к пропитанию. Это тоже свидетельствует об отсутствии или по меньшей мере крайнем оскудении патримоний - главного источника доходов. Об этом же свидетельствует и тот факт, что Льву, по вступлении на престол, дозволено было императором Генрихом III, хорошо знавшим ресурсы папского престола, удержать ради кормления епархию Туль, которую Брюнон занимал прежде, чем превратился в Льва IX, подобно тому как дозволено было в этих же видах и предшествующим папам оставить за собой по вступлении на престол - Клименту II епархию Бамбергскую, Дамасу II - Бриксенскую. До каких размеров дошла распущенность и симония среди латинского духовенства ко времени вступления на престол Льва IX, можно судить по тому, что, по заявлению Беренгара [33], не было города, где бы епископ получил кафедру по церковным правилам, а против решительных мер Льва IX в духе реформы приводилось возражение, что если лишать должности всех, которые незаконно ее получили, или ведут жизнь, несогласную с канонами, то все без исключения римские церкви останутся без священников и некому будет служить обедни [34]. Папа Лев IX собирал соборы и в Риме, и в других местах во время своих путешествий во Францию, Германию и Венгрию по церковным и политическим делам, вооружался на них против симонии и безнравственности духовенства, постановлял строгие правила и применял их к тем из духовных лиц, которые были виновны в этих преступлениях. Наряду с заботами об очищении Церкви от симонии и безнравственности, папа много заботился о патримониях, и недаром Гильдебранд, возведенный в сан субдиакона, был назначен им заведующим имуществами Римской церкви [35]. Самое важное в этом отношении приобретение был Беневент, передача которого папе произошла, как полагают, не без согласия Генриха III, была условлена с начала папствования Льва IX [36], но завершена в 1051 г. Местный хронист рассказывает, что весной 1051 г. беневентинцы отправили посольство и предложили папе прийти в их город. Лев IX послал сначала кардинала-епископа Гумберта и патриарха Доминика Градского, чтобы они разузнали о положении дел. Все произошло по желанию; жители присягнули обоим епископам, как уполномоченным папы, после чего епископы возвратились в апреле в Рим, в сопровождении 20-и знатных беневентинцев, которые явились в качестве заложников от города. Затем папа отправился летом в монастырь Монтекассино, а оттуда в Беневент и въехал в город 5 июля 1051 г., пробыл в городе целый месяц и лишь августа отправился в Салерно [37]. Замечательно, что именно с 1051 г. папа обнаруживает усиленную деятельность на предмет увеличения и приведения в порядок владений Римского престола. Это отмечает и его биограф [38], об этом же свидетельствуют и другие данные; от июня 1051 г. до середины апреля 1052 г. нет ни одной папской буллы, которая была бы издана в Риме; обыкновенно Лев IX собирал ко времени Пасхи соборы, но в 1052 г. пасхальных соборов собираемо не было. Все это показывает, что папа озабочен был другими делами, отвлекавшими его от обычных занятий и препятствовавшими ему оставаться в Риме. Дела эти - финансового свойства. Заботы об устройстве финансовой части отражаются и на буллах, изданных в это время. Так, в одной булле, место издания которой не обозначено, но которая помечена 18 марта 1052 г., папа утверждает права на одно недвижимое имущество за монастырем Помпозой, но при этом выговаривает условие, чтобы монастырь платил ежегодно известный взнос в пользу Римской церкви [39]. О каких же владениях Римского престола хлопотал папа? Прежде всего внимание его привлекали те, которые лежали по соседству к Риму и были в предшествующее время отняты разбойниками. Под разбойниками, грабившими владения св. Петра, с которыми, по словам биографа[40], вел упорную борьбу Лев IX, можно иметь в виду не только тех, которые в данный момент делали нападения на патримонии, но и тех, которые неправильно владели этими патримониями, разбойнически захватив их в прежнее время. Естественно также было Льву IX или тем из его приближенных, которые ближе стояли к этому делу, вспомнить о патримониях в Апулии, Калабрии и Сицилии, с давних пор составлявших предмет папских забот, которые во время Седьмого Вселенского собора и при патриархе Фотии не удалось возвратить Римской кафедре. Апулия и Калабрия de jure принадлежали тогда византийскому государству, но de facto власть византийских императоров была оспариваема норманнскими авантюристами. Под ударами последних, византийская власть значительно уже была поколеблена после неудач, постигших греков со времени италийского дуки Михаила Докиана (с 1041 г.); норманнские графы разделили между собой значительную часть Апулии и проникли в Калабрию, где основали Стридулу (1044), как операционный пункт дальнейших действий. Многое захваченное норманнами было возвращено трудами Маниака (Трани, Джиовенато, Монополи, Матерра) и Иоанна-Рафаила (Стира, Лечче, Гарганская крепость). В 1051 г. с беневентекими владениями папы соседствовали с одной стороны греки, державшиеся во многих городах, начиная с пограничного укрепления Троги, с другой - норманны, осевшие в укрепленных пунктах, начиная с пограничного города Мельф, который первый из греческих городов сделался жертвой их хищничества. В Сицилии приобретения, сделанные Маниаком, были совершенно потеряны, греческий гарнизон должен был очистить даже Мессину, и сарацины, владевшие островом до Михаила Пафлагона, опять им овладели. Однако же греки не отказывались от надежды восстановить свою власть в Сицилии и италийский дука Аргир, назначенный на должность в 1051 г., носил титул дуки Апулии, Калабрии и Сицилии. Помимо старых традиций, доказывавших принадлежность Сицилии византийскому государству, расчеты греков на обладание островом могли поддерживаться непрекращавшимися смутами в среде сарацинских владетелей острова и существованием на нем греческих колоний, находившихся в церковной зависимости от Константинопольского патриаршего престола и после того, как была порвана политическая зависимость от византийского императора. Папская политика, руководимая людьми, неразборчивыми в средствах для достижения цели, сразу выяснила различие своих задач в Сицилии и Италии, поняв, что вопрос о патримониях должен быть решаем по отношению к Италии в союзе с Византией, а по отношению к Сицилии в союзе с врагами Византии - сарацинами; норманнами папство на первых порах пренебрегло, во-первых, потому что утверждение их в Италии находилось еще под сомнением и никак нельзя было ожидать такого счастливого для них исхода, какой оправдала последующая история, во-вторых, еще более потому, что делая свою карьеру в Италии, норманны отличались крайней неразборчивостью, пользовались не только на счет греков, но также на счет владений местных итальянских князей, не исключая и папских владений, равно как на счет церквей и монастырей. Папа Лев IX, видевший в монашестве надежнейшую опору для реформы и покровительствовавший монастырям, должен был выступить против норманнов, которые не щадили монастырских имуществ; еще более он должен был неблаговолить к норманнам по поводу их нападений на папские владения, в частности на Беневентскую область, вновь приобретенную папским престолом. Выяснив свои задачи на счет патримоний, папство начало преследовать их по намеченному плану, в основе которого лежал союз с сарацинами и Византией. В источниках [41] читаем смутное известие, что в 1050 г. иноземные властители прислали ко Льву IX послов и обещали покорность; в том же году на соборе в Риме папа издает буллу относительно канонизации Гергарда Тульского и на ней Гумберт подписывается «siciliensis archiepiscopus» [42]. Этот последний факт, присвоение Гумберту титула архиепископа Сицилийского, ставят [43] в связь с радушным приемом, встреченным Львом IX у Салернского князя и у норманнов во время второго посещения им Нижней Италии (1050); прием-де возбудил в нем надежды на приобретение для Римской кафедры Сицилии, в церковном отношении зависевшей от Константинопольского патриарха. Но правильнее, кажется, поставить его в связь с фактом сношений с иноземными властителями, происходивших в 1050 г.; под властителями, могут быть подразумеваемы мелкие сицилийские эмиры, которые в своих внутренних раздорах и до 1050 г. искали помощи у христиан (греков), и после 1050 г. обращались за помощью к христианам (норманнам), и которые в 1050 г. могли начать переговоры с папой Львом IX и обещать ему ничего в глазах сарацин не значившую церковную власть над сицилийскими христианами. Но если какие-нибудь расчеты соединялись с титулом, присвоенным Гумберту, то скоро обнаружилась их эфемерность; сам по себе титул был пустой звук, не приносивший никаких выгод; для приобретения выгод необходимо было, чтобы в Сицилии, на месте сарацинских эмиратов, утвердилась власть покорных папе христиан, - между тем этот титул мог повредить Риму в его сношениях с Византией, потому что так ли, или иначе, это было вызовом Византии, присвоением без ведома византийского императора прав, принадлежавших (хотя, по мнению Рима, незаконно) Константинопольской кафедре. И вот этот титул был оставлен, Гумберт возведен в кардиналы, сделан епископом Сильвы Кандиды, и нет ни малейшего намека, чтобы титул Сицилийского архиепископа присвоен был кому-нибудь другому. В первый раз в новом своем звании Гумберт выступает во время вышеупомянутого посольства его в Беневент в апреле 1051 г. Самый факт отказа от притязаний на Сицилию в форме, способной оскорбить Византию, должен уже говорить за то, что при папском дворе были возбуждены надежды на Византию и на выгоды, какие Римский престол может извлечь из сношений с ней. Надежды были небезосновательны. За месяц перед тем, как Гумберт выступил в звании кардинала-епископа Сильвы Кандиды, именно в марте 1051 г., прибыл в Бари новый сицилийский дука Аргир, от которого папа имел основание ожидать больших услуг. Аргир Мелит принадлежал к барийской знати, он был сыном того Мела, который при Василии Болгаробойце, в союзе с норманнами, поднял оружие против Византии, потерпел неудачу, бежал ко двору германского императора и там умер в 1019 г. Когда предприятие Мела не удалось, враждебная ему партия в Бари захватила его жену Маралиду с сыном Аргиром и препроводила обоих в Константинополь, к императору [44]. Это было около 1020 г. Затем в течение двадцати лет об Аргире ничего не знаем. В том самом году, когда в Византии был составлен заговор Керуллария, своевременно раскрытый благодаря доносу неизвестных личностей из партии заговорщиков, в 1040 г., и именно в мае, Аргир оказывается в Бари и действует против барийских заговорщиков [45]. Было бы слишком смело устанавливать связь между заговором в Константинополе и в Бари, равно как между обнаружением константинопольского заговора и освобождением Аргира, содержавшегося в Византии под надзором правительства; необходимо однако же констатировать факт, что впоследствии между Керулларием и Аргиром существовали враждебные отношения. С 1040 г. Аргир играет влиятельную роль в Бари. Как велико было его влияние, видно уже из того, что в феврале 1042 г. норманны избрали его своим вождем, а в августе того же года Мономах, угрожаемый Маниаком, употребил все старания, чтобы привлечь Аргира на свою сторону, в чем и преуспел. В 1045 г. или в нач. 1046 г. Аргир был вызван в Византию для совещания о делах Италии, византийский адмирал Хаге посадил его и его свиту на корабль и отвез в столицу. Совещание продолжалось довольно долго; не менее пяти лет прошло прежде, чем был выработан, по указаниям Аргира, план действий в Италии и сам Аргир был послан привести его в исполнение. Такое замедление очень просто объясняется тем, что предложения Аргира шли вразрез с мнениями господствовавшей тогда партии, Во главе которой стоял первый министр Лихуд и в рядах которой находился тогдашний патриарх Михаил Керулларий. Что Аргир расходился во мнениях с этими двумя выдающимися деятелями времени Мономаха, мы имеем довольно ясные указания: разногласие его с Лихудом обнаружилось во время осады Константинополя Львом Торником в 1047 г., когда Лихуд и Аргир подавали противоположные советы и первый взял перевес над последним (что ясно свидетельствует о силе партии Лихуда). Правда, разногласие возникло тогда по частному вопросу и касалось обороны города, но что между ними существовал антагонизм по коренным вопросам политики, доказывается тем обстоятельством, что Аргир вступает в отправление обязанностей италийского дуки лишь с того момента, как влияние Лихуда начинает падать. В должности дуки Аргир оставался все время, пока Лихуд находился в удалении от дел, а как только Лихуд опять занял пост первого министра, Аргиру была дана отставка (1058). Об антагонизме между Керулларием и Аргиром указания не менее ясны. В 1054 г. Керулларий писал Петру Антиохийскому, что по достоверным сведениям, какие он имеет, Аргир никогда не забывал ни своей веры, ни своего двуличия, всегда держался взглядов, враждебных государству, во время пребывания своего в Константинополе говорил ему, патриарху, совершенно то же, что потом изложил папа в своем письме, в особенности насчет опресноков, за приверженность к которым и был три-четыре раза отлучаем от общения в таинстве Евхаристии [46]. В данном случае для нас не имеет большой важности, поступал ли Аргир прямодушно, или кривил совестью, желал ли он добра Византии, или под личиной благожелания преследовал своекорыстные цели, важно то, что Керулларий называет его намерения враждебными византийскому государству, следовательно, Керулларий не разделял его взглядов, считая их противными государственной пользе. Еще важна для выяснения сущности взглядов Аргира та черта, что он держался обрядов Римской церкви, был единомыслен с папой и, весьма естественно, защищал интересы Римского престола. В 1051 г. Аргир был возведен в чин магистра, сделан италийским дукой и в марте прибыл в Бари, к месту своего назначения, снабженный деньгами и инструкциями. Назначение Аргира с первого взгляда может указывать на переворот в правящих сферах, на смещение Лихуда с должности первого магистра и замену его другим. Но принимая во внимание с одной стороны свидетельство историка [47], что решительное изменение политики Мономаха произошло в последние два года его царствования (1053–1054), с другой - что выполнение самой щекотливой части данной Аргиру инструкции, начало сношений его с папой, может быть приурочено не ранее как к 1052–1053 гг., именно ко времени, предшествовавшему столкновению папы с норманнами при Чивителле, мы можем сделать вывод, что назначение Аргира на должность дуки было только признаком ослабления влияния Лихуда, но не окончательного удаления его от управления. С 1051 г. партия Иоанна Логофета, к которой принадлежал Аргир, уже стала подрывать силу Лихуда, но окончательно она восторжествовала лишь в 1052 г.; в конце 1052 или в начале 1053 г. Лихуд был отстранен, а Иоанн Логофет занял место первого министра. Какова же была правительственная программа новой партии, вступившей во власть? Программа была незамысловата. Точкой отправления для нее служил турецкий вопрос, которому суждено было сыграть роль в деле церковного разделения не меньшую, чем он сыграл в позднейших попытках соединения. Турки делали быстрые успехи на Востоке, отторгали один за другим города и области, принадлежавшие Византийской империи. Партия Иоанна Логофета написала на своем знамени девиз - борьбу с турками во что бы то ни стало, принесение этой борьбе в жертву всех других интересов государства; партия Лихуда соглашалась с необходимостью борьбы, но не хотела жертвовать интересами народа и честью государства. С 1053 г. опасность со стороны турок усилилась, сам турецкий султан Тогрул-бег двинулся во главе своей орды на Империю; наступил кризис, когда спасения можно было ожидать только от теории Иоанна Логофета. Теория эта восторжествовала, Лихуд сошел со сцены. Средств для борьбы с турками партия Иоанна Логофета искала внутри Империи и вне ее, как в одном, так и в другом случае она ни перед чем не задумывалась. Поиски внутри Империи были направлены к тому, чтобы добыть как можно более денег и через это получить в руки важнейший нерв, необходимый во всех предприятиях, а тем более в военных. Погоня за деньгами, не разбирая средств, отразилась нарушением имущественных прав частных лиц и Церкви, начались секвестры и до секуляризации не дошло лишь потому, что этому помешала смерть Мономаха. Поиски в иностранных государствах имели целью приобретение союзников, заключение дружественных договоров, с помощью которых можно было или увеличить военные силы, необходимые для борьбы с турками, или обезопасить окраины от внешних нападений, и таким образом получить возможность не разбрасываться по сторонам, но сосредоточиться на одном пункте - борьбе с турками в Азии. Разными щекотливостями, вроде национальной гордости, государственной чести, решено было пренебречь, сделать всевозможные уступки, только бы цель была достигнута. Какой тон усвоен был при этом византийским правительством, лучше всего показывает переписка с египетским халифом, о характере которой сообщает Пселл, несший обязанности протоасикрита и составлявший письма от имени царя. Мономах, следуя, понятно, указаниям своих советников, требовал, чтобы письма были написаны тоном покорным, смиренным, и когда Пселл из чувства патриотизма, как он сам говорит, а может быть из политической тенденции, как можно догадываться, зная о принадлежности его к партии Лихуда, хотел сгладить приниженность, просвечивавшую в письмах, тогда Мономах начинал сам диктовать, не полагаясь на протоасикрита [48]. Здесь речь идет не о тех переговорах, которые были ведены до 1048 г. по предмету окончания построек Иерусалимского храма, но о тех [49], в связи с которыми находилась присылка из Египта в подарок Мономаху слона, возбудившего всеобщее удивление необычайной величиной, и жирафа, и которые, судя по месту, какое занимает факт присылки слона и жирафа у историков [50], происходили в 1052–1053 гг. Искательностью проникнуты были и сношения византийского двора с Генрихом III Германским. Византийское правительство, зная, что у Генриха III огромным влиянием пользуется Адальберт, архиепископ Гамбургский, старалось подкупить последнего лестью и тем склонить его поддержать предложение византийских послов. Послы принесли германскому императору подарки и поздравляли его со счастьем иметь такого мудрого и опытного советника, как архиепископ Адальберт [51]. Это посольство было отправлено никак не ранее 1052 или даже 1053 г., потому что ответ германского императора не мог замедлить на долгое время, между тем, когда прибыл в Константинополь Оттон, епископ Навары, с письмом к Мономаху, в котором Генрих заявлял о своей прирожденной связи с византийским императорским домом, в силу происхождения от греческой принцессы Феофано, супруги Оттона, тогда на византийском престоле сидел уже не Мономах, но Феодора (1055 г.), которая на другой год по прибытии из Германии посла (1056 г.) отпустила его обратно, присоединив к нему и собственных послов к Генриху с просьбой о мире [52]. Не излишне при этом отметить, что до самой смерти Мономаха в Константинополе не было получено удовлетворительного ответа на посольство к германскому императору и заправителям византийской политики естественно было искать способы, чтобы подействовать на германский двор. Византийское правительство не прочь было и норманнов превратить из врагов в союзников. Аргиру даны были деньги с тем, чтобы он нанял норманнов, действовавших в Италии против греков, на службу византийскому императору и направил их морем на Восток для борьбы с турками; если же они, несмотря на свою жадность, не сдадутся на эту приманку, то употребить деньги на снаряжение войска и иные способы борьбы с норманнами. Расчет казался Византии весьма умным, потому что сразу достигалось две цели: приобреталось наемное войско для борьбы с турками и итальянские владения Византии освобождались от опасных врагов. Но византийцы много понадеялись на простоватость норманнов и на их страсть к золоту. Как ни бесхитростны были норманны, сравнительно с лукавыми греками, но на это хватило у них соображения, чтобы понять смысл предложения и оценить выгоду его для одних лишь греков. Поэтому они хотя и с сожалением, однако же отказались от византийского золота и объявили Аргиру, что оставят Апулию лишь в том случае, если их выгонят силой [53]. Враги Аргира в Византии говорили, что полученные от императора деньги он истратил на собственные нужды и на сооружение себе замков [54]. Но это было напрасное обвинение: деньги могли сослужить свою службу в том заговоре, который скоро потом был составлен в Апулии, стоил жизни Дрогону и многим норманнам [55], равно как могли они пойти и на снаряжение войска, с которым Аргир неудачно пытался (в 1052 или начале 1053 г.) одолеть норманнов и был разбит ими при Сипонте [56]. Искало византийское правительство союза и у римского папы. Союз с папой важен был в двух отношениях: во-первых, ввиду совместных действий против норманнов, во-вторых, для успешного заключения мира с Генрихом Германским. Норманны по причине нападения на папские владения и церковные земли были такими же врагами римского папы, как и византийского императора. Папа и император делались в этом случае естественными союзниками, никаких особенных забот для их сближения ни с той, ни с другой стороны не требовалось. Но вопрос о посредничестве папы для заключения союза между германским и византийским двором привходил как элемент сверхдолжный, по отношению к которому папа приглашался на услугу Византии и мог требовать себе за это награды. На этом именно пункте и встретились политические интересы Византии с церковными интересами Рима: с одной стороны - надежды на союз с Западной Европой, с другой - надежды на возвращение патримоний Римскому престолу в Апулии, Калабрии и, может быть, Сицилии. Партия Иоанна Логофета, впоследствии не задумавшаяся во внутренней политике сделать нападение на Церковь, с целью увеличения финансовых ресурсов, не стеснилась и во внешней политике пожертвовать интересами Константинопольской кафедры ради приобретения политических союзников. С самого прибытия Аргира в Бари и вступления в отправление обязанностей италийского дуки, у папы Льва IX и его приближенных, знавших о воззрениях Аргира, политических и религиозных, могли появиться надежды на выгоды, которые легко было извлечь из этого обстоятельства для Римского престола. Но, как уже замечено, пока не сошел со сцены Лихуд, решительного шага сделано не было. Первое известие о переговорах между уполномоченным византийского правительства, Аргиром, и папой Львом поставлено у Вильгельма Апулийского и у Беневентского анналиста в такой связи, из которой нельзя вывести заключения, чтобы переговоры начаты были ранее конца 1052 г., всего же вероятнее - в 1053 г. Вильгельм Апулийский рассказывает, что апулийцы стали приносить папе Льву IX жалобы на галлов, т. е. норманнов. Прислал также посольство и Аргир, сообщая верные сведения наполовину с ложными (veris commiscens fallacia nuncia mittit), просил папу прийти в Италию, освободить ее и удалить нечестивый народ, угнетающий Апулию. В то время Дрогон (норманнский граф) и Ваймар (Салернский князь) умерли: один был убит единокровными гражданами в Салерно, другой - вероломными туземцами в Монтиларо. Народ остался без правителя. Папа пришел с большим войском в сопровождении аллеманов и тевтонов. Затем идет рассказ о том, как норманны испугались, отправили послов к папе и предлагали вступить к нему в вассальные отношения. Но папа не согласился на уступки, требовал, чтобы норманны ушли вон из Италии. Тогда произошло сражение при Чивителле, и норманны, предводительствуемые графом Гумфридом, Рихардом из Аверсы, Робертом Гвискаром и другими, разбили войско папы [57]. Беневентский анналист говорит короче, что в 5-й год своего понтификата, в 7-й - императорствования Генриха III, папа Лев IX возвратился в сентябре месяце из Германии в Италию и в месяце июне пришел в Апулию, желая говорить с Аргиром, дукой императора Константина Мономаха (cupiens loqui cum Argiro duce imperatoris Constantini Monomachi), но норманны неожиданно напали на его воинов, умертвив из них и из наших людей 300 человек[58]. Итак, сношения Аргира с папой Львом происходили до сражения при Чивителле 18 июня 1053 г. Это крайний срок с одной стороны, труднее указать такой же срок с другой. Во всяком случае, и этот последний не слишком отдален. Вильгельм говорит, что все происходило после того, как были убиты Дрогон и Ваймар. Первый убит 10 августа 1051 г.; второй 2 июня 1052 г.; следовательно, сношения начаты не ранее месяца июня 1052 г. Беневентский анналист еще более суживает срок, относя его ко времени после возвращения папы из Германии в месяце сентябре. Итак, сношения должны были происходить между сентябрем 1052 г. и июнем 1053 г., в промежутке девяти месяцев. Объединяя свидетельство Вильгельма со свидетельством Беневентского анналиста, мы должны вывести заключение, что сначала Аргир отправил к папе послов с какими-то сообщениями, затем папа был намерен лично объясниться с Аргиром, но был разбит норманнами (причем неясно, состоялось ли перед тем свидание или нет). Так как нельзя предполагать, чтобы, получив от Аргира важные сообщения, папа медлил личным с ним свиданием, которое, по его мнению, было необходимо, а на свидание он отправился в месяце июне, то и сношение между ними через третьих лице большей вероятностью может быть относимо к 1053 г., чем к 1052 г. Относительно содержания переговоров Вильгельм знает только, что Аргир просил папу прибыть для освобождения Апулии от норманнов, никаких других подробностей ему неизвестно. Они неизвестны и другим западным историкам, небезынтересна однако же та частность, что посольство Аргира к папе поставлено в теснейшую связь с жалобами апулийцев на норманнов. Выясняя эту последнюю сторону дела, мы можем указать на свидетельство Малатерры о том, что вероломные апулийцы после неудачного заговора, окончившегося умерщвлением Дрогона и многих других норманнов и местью со стороны оставшихся в живых, отправили тайное посольство к папе Льву IX и приглашали его в Апулию, говоря, что страна принадлежала некогда Римскому престолу, и если папа освободит их от норманнов, то вновь получит ее под свою власть; при этом прибавляли, что норманны уже обессилены, число их невелико, и они, апулийцы, со своей стороны помогут истребить их [59]. Малатерра совершенно умалчивает о сношениях Аргира с папой, но так как сношения этого последнего находились в связи со сношениями апулийцев, то можно думать, что историк объединил оба факта в одном. Если так, то обещание подчинения папскому престолу Апулии, исходившее от апулийцев, должно быть распространено и на Аргира. Но тут возникает недоумение: в устах представителя Византии обещание в той форме, как оно изложено у Малатерры, идет слишком далеко, сопровождается отречением Византии от собственных прав на Апулию, равным образом и в устах апулийцев оно слишком смело, так как для того, чтобы отдать Апулию другому государю, мало было изгнать норманнов, нужно было удалить и греков. Очевидно, сведение Малатерры неточно, в основе его может лежать факт верный, но в передаче историка искаженный. Тем не менее и это сведение на один шаг приближает нас к истине. Полное разъяснение дела, может быть, дало бы нам письмо императора Мономаха к папе Льву IX, отправленное после сражения при Чивителле, но, к сожалению, это письмо до нас не сохранилось. Приходится ограничиться ссылками на содержание этого письма, сделанными в ответном письме папы Льва IX, которое привезли с собой в Константинополь папские легаты в 1054 г. Впрочем, и данных, заключающихся в этом последнем, достаточно. Одна часть этих данных имеет отношение ко времени, предшествовавшему сражению при Чивителле, другая - к последующему. Здесь отметим данные первого рода. В начале письма папа говорит, что он не знает, как возблагодарить Творца и Управителя всяческих, Святую и Нераздельную Троицу, за то благо, которое дано в лице императора, наделенного таким благочестием и возбуждающего такие надежды на восстановление святой кафолической Церкви и улучшение государства. «Ты, - говорит папа, - после таких долгих и губительных разногласий первый являешься поощрителем, носителем и желанным исполнителем (monitor, portitor et exoptatus exactor) мира и согласия... Как благочестивый и превосходный сын, не забываешь мук твоей матери, считаешь нужным не пренебрегать ею, но почитать и возвратиться в ее любвеобильные объятия». О себе папа пишет, что он старается выполнить лежащие на нем, как наместнике апостольского престола, обязанности. Поэтому видя, что невежественный и чужой народе неслыханной и невероятной хищностью и более чем языческим нечестием восстает против церквей Божиих, умерщвляет христиан, а некоторых подвергает новым, ужасным мучениям, не щадит ни детей, ни стариков, ни женщин, не делает различия между священным и мирским, грабит, сожигает и разрушает святые церкви, - видя все это, много раз обличал, вразумлял, внушал благовременно и безвременно, но вследствие его окаменения и упорства во зле, даже каждодневного прибавления все большего зла, решился обратиться к человеческим средствам защиты. «Итак, собрав войско, какое позволяла краткость времени и нужда, я постановил следовать совету, полученному в разговоре с сиятельным дукой и Магистром Аргиром, твоим верноподданным (glorissi ducis et magistri Argyroi fidelissimi tui colloquium et consilium expetendum censui), не потоку чтобы я желал погибели и смерти какого-нибудь норманна или другого человека, но чтобы с помощью человеческого страха приобрести тех, которые не страшатся Божественного суда. Между тем как мы старались спасительным убеждением сломить их упорство и они в свою очередь притворно обещали всякую покорность, вдруг они напали на нашу дружину, - впрочем, более скорбят теперь о своей победе, чем радуются». Затем папа говорит о своих надеждах на императоров Генриха и Мономаха, которые, подав друг другу руки, изгонят враждебный народ, помогут поднять Церковь и государство, и заявляет, что при том печальном состоянии Церкви, в какое она приведена наемниками, долгое время занимавшими апостольскую кафедру, бремя, возложенное Провидением на его слабые плечи, делается легче от одной мысли, что по ту и по другую сторону (ex utroque latere) стоят сыны (filii) столь славные благочестием и могуществом. «Поэтому, преданнейший сын и славнейший император, - увещевает папа, - содействуй нам к восстановлению матери твоей, святой Церкви, к возвращению ее привилегий, достоинства, чести, равно как и патримоний, лежащих в пределах твоего владения (et privilegia diguitatis atque reverentiae ejus nec non patrimonia recuperanda in tuae ditionis partibus), руководствуясь тем, что написано и сделано честнейшими предшественниками, нашими или твоими. Ты по крови, по имени и по власти - великий преемник великого Константина, будь же подражателем его преданности апостольскому престолу, и что этот удивительный муж, вслед за Христом, дал, утвердил и оградил этому престолу, ты, оправдывая этимологию своего имени (Constantinus), с твердостью (constanter) помоги опять получить, удержать и охранить (adjura гесиреrare, retinere et defendere). Это же старается сделать в своих владениях и славнейший сын наш Генрих. Все это и нам, и вам принесет большую пользу, коль скоро по милости Божией, заступничеством блаженнейших верховных апостолов и при моем, наместника их, посредничестве и старании (me qualicunque vicario eorum mediante et obtinente), заключен будет между вами обоими неразрывный союз мира и дружбы» [60]. Письмо папы подтверждает и восполняет свидетельства Вильгельма и Беневентского анналиста. Инициатива шла от Византии - Мономах первый явился поощрителем мира и согласия, это согласуется с известием о посольстве, отправленном Аргиром к папе Льву IX. Затем предположено было свидание папы с Аргиром, и этот пункт, неясный у летописца, восполняется в том смысле, что свидание состоялось и на нем Аргиром был подан совет сразиться с норманнами. Но Мономах был не только поощрителем и носителем мира, а также восполнителем, и притом желанным, по мысли папы. Это указывает на содержание переговоров, которые от имени императора вел Аргир. В каком смысле они были желанны для папского престола, указано ясно - дело шло о возвращении папскому престолу патримоний и привилегий, в пределах итальянских владений Византии, о возвращении византийского императора по отношению к этим владениям в объятия Римской церкви, или, другими словами, в передаче папе вместе с патримониями вообще иерархической власти над Италийской фемой. Что речь идет только об итальянских владениях, на это указывает ссылка на подложную донацию Константина Великого, а также нарисованная картина совокупного действования на пользу Церкви и государства, при котором поддерживать папу с одной стороны, на севере, будет император Генрих, а с другой, на юге, император Константин Мономах. Папа убеждает Мономаха содействовать восстановлению Церкви, возвращению патримоний и привилегий, не требует, но лишь просит осуществить в будущем то, что уже осуществляет император Генрих. Такая форма обращения свидетельствует, что формального договора между папой и византийским императором еще заключено не было, наподобие договора с германским императором, заключенного в 1052 г. [61]; все дело ограничивалось пока обещаниями, которые могли послужить основанием и для извращенного известия Малатерры, которое требует поправки в том смысле, что папе обещана была власть не политическая, но церковная, и возвращение в ведение папы не всей территории, составлявшей Апулию, якобы принадлежавшей некогда Римскому престолу, но лишь патримоний. Заключение формального договора и выполнение обещаний о возвращении патримоний и восстановлении привилегий были поставлены в связь с заключением при посредстве папы союза между германским и византийским дворами, - вот почему папа ожидает пользы от нового порядка вещей лишь после того, как состоится союз. До союза между Византией и Германией при жизни Мономаха не дошло, естественно поэтому, что и обещания, данные папе, не были осуществлены, официально не были признаны. Да если бы союз и был заключен, то еще вопрос, насколько честно византийское правительство исполнило бы свои обещания относительно папы. Пример договора с эмиром Тевина, как и вообще история с Анием, достаточно убеждают, что принципы византийской политики при Мономахе, даже тогда, когда во главе управления стоял Лихуд, более совестливый министр, чем Иоанн Логофет, не отличались честностью. Содержание переговоров византийского двора с папой, составляя государственную тайну, было известно руководителям византийской политики из партии Иоанна; едва ли о нем знали приверженцы противной партии, в том числе и патриарх Керулларий. Но осенью 1053 г. случилось обстоятельство, давшее возможность Керулларию проникнуть в эту тайну. После сражения при Чивителле 18 июня, закончившегося поражением папы, последний был схвачен норманнами и отведен в Беневент. Проходили месяцы, а папа оставался в Беневенте (пребывал он здесь до 12 марта 1054 г.), находясь под почтительным надзором норманнских графов. Положение вещей делалось серьезно, грозила опасность, как бы норманны не воспользовались папой для своих целей и чтобы он не послужил в их руках таким же орудием для борьбы с греками, каким обещал послужить в руках греков для борьбы с норманнами. Нужны были экстренные меры, чтобы поддержать его стойкость, и Аргир, понапрасну прождав несколько месяцев окончания беневентского заточения, обратился в Византию за инструкциями. После 1 сентября 1053 г. он отправил в Византию Транийского епископа [62]. Аргиру всего естественнее было послать в Константинополь того, кто уже ездил от него послом к папе, чтобы без нужды не посвящать лишних людей в тайну сношений с папским двором. Но если даже устранить предположение, что Транийский епископ исправлял обязанности посла Аргира к папе Льву IX, все-таки необходимо предположить, что ему, при отъезде в Константинополь, сообщено было все, касавшееся папы и сношений с ним. Епископ Транийский оказался не сдержан на язык и в бытность в Константинополе рассказал все Керулларию, сам Керулларий в 1054 г. писал Петру Антиохийскому, что синкелл, архиепископ города Трани, бывший в столице раньше папских легатов, разоблачил перед ним всю истину насчет папы и насчет Аргира [63]. Таким образом Керулларий узнал о сношениях правительства с папой, об обещаниях, данных папе, и об опасности, угрожающей Константинопольской кафедре. Опасность пока была невелика, патриарх знал, что правительство умеет давать обещания без намерения исполнить их. Но знал также, что в случае стеснительных обстоятельств оно может дойти до исполнения обещаний, до возвращения папе патримоний, восстановления его власти над Апулией, Калабрией и Сицилией. Успех в этом отношении мог разогреть старые притязания Римского престола на Болгарскую архиепископию, а поскольку, как показал опыт, вопрос о епархиях шел всегда рука об руку с вопросом о преимуществах Римской кафедры вообще, то нетрудно было ждать возобновления притязаний папы вообще на власть и на подчинение Востока. Уступка в малом могла окончиться большой потерей. Керулларий считал себя обязанным принять меры, чтобы отвратить опасность в самом начале и сделать невозможным исполнение данных папе обещаний. Официально ему ничего не было известно и официально он протестовать не мог. Он избрал другой, косвенный путь, и вот по возвращении епископа Транийского к месту служения всплывает наружу адресованное на его имя послание Льва Охридского. Послание пишет-иерарх той кафедры, которой вслед за Апулией и Калабрией прежде всего могла грозить опасность от папских притязаний, архиепископ Болгарии пишет к одному из иерархов той области, Апулии, над которой опасность уже висела. Первым условием действительности меры было то, чтобы послание не было положено под спуд, а как можно скорее и как можно более распространено, - и вот оно адресуется тому же лицу, епископу Транийскому, который своими разоблачениями и вызвал его появление на свет, с которым, по всей вероятности, все было наперед условлено, в бытность его в Константинополе, и взято должное обещание; даже предположение, что Иоанн Транийский привез с собой послание из Константинополя или из Охриды, через которую он мог проезжать по дороге в Диррахий, а из Диррахия вТрани, не было бы чудовищным, потому что послание ни по объему, ни по содержанию не представляет литературной работы, которой нельзя было бы выполнить за один день. Главное содержание послания, вопрос об опресноках, - оружие довольно легкое, но при данных обстоятельствах, пока опасность была невелика, достаточное: можно было выдвинуть оружие и более тяжелое, но оно оставлено в запасе на случай более серьезной опасности. Керулларий хорошо знал (думаем - небезынтересно это было и Льву Охридскому), что спасение не в опресноках и не в квасном хлебе, но важно было показать, что правительство, отняв епархию от Константинопольской кафедры и отдав ее римскому папе, совершит смертный грех, откроет торжество латинскому обычаю над греческим, заблуждению над истиной, ложной вере над правой, а чтобы это показать, нужно было объявить опресноки отступлением от православной веры, что в послании и сделано. Словом, послание имело важность не само по себе, а по внутренней тенденции, значение его заключалось не в том, что оно трактовало об опресноках, а в том, что в основе его скрывался протест, с одной стороны, против византийского правительства и его намерений, с другой - против папства и какого бы то ни было предпочтения Римской кафедры кафедре Константинопольской, будет ли то возвращение патримоний и епархий, в ущерб наличным правам Константинопольского патриарха, или же, что еще важнее, признание за Римским престолом преимуществ власти сравнительно с Константинопольским патриаршим престолом. Чтобы протест был действительнее, патриарх написал от себя сходное по содержанию послание к Доминику Градскому и сделал административное распоряжение насчет проживавших в Константинополе азимитов. На Западе как нельзя лучше поняли действительный смысл послания Льва Охридского и отвечали на него по существу. Когда это послание прибыло в Храни, здесь находился кардинал-епископ Гумберт, желавший, надо полагать, получить от возвратившегося из Константинополя Иоанна Транийского сообщения относительно настроения правящих сфер в столице Греческой империи. Иоанн передал ему послание, Гумберт перевел его с греческого на латинский язык и доставил папе [64]. Папа решился посвятить досуг своего беневентского заключения опровержению послания и главные удары направил не столько на то, о чем прямо сказано было в послании, сколько на то, что читалось между строк. Он совершенно основательно взглянул на послание как на протест Керуллария против преимуществ Римской кафедры сравнительно с Константинопольской вообще и в частности прав ее на Апулию и Калабрию. В конце 1053 г. [65] папа написал ответ на обвинение Михаила Константинопольского и Льва Охридского [66], в котором все старания направил к тому, чтобы доказать преимущества Римской кафедры. Папа излагает общеизвестную теорию папского главенства [67]. Частный вопрос о правах на Апулию и Калабрию побудил его почти целиком воспроизвести подложную донацию Константина Великого, с включением того ее пункта, по которому папе Сильвестру и его преемникам передана власть над городом Римом, Италией и всеми странами Западной Европы (Romanam urbem et omnes Italiae seu Occidentalium regionum provincias, loca et civitates). Что касается ближайшего предмета, против которого ответ папы должен был бы направляться, а именно мыслей и доказательств, приведенных в послании Льва Охридского, то этим папа всего менее занимается [68]. Письмо папы было ответом на послание Льва Охридского и на гонение константинопольских латинян Керулларием, как на протест по адресу Римского престола. Светскому византийскому правительству, против намерений которого в послании Льва и поступке Керуллария тоже заключался протест, предоставлялось самому считаться с тем, что заключалось в факте ему неприятного. Не может быть сомнения, что византийское правительство скоро узнало о деле. Мероприятия относительно латинян совершались на глазах, в Константинополе, скрывать послание от византийских политиков тоже не было в расчетах патриарха, и если бы даже в Константинополе оно было скрыто, то из Италии не замедлил бы донести о нем Аргир. Цель Керуллария наполовину была достигнута. Если византийское правительство не отказывалось от своих планов, то оно поняло, что провести их невозможно на почве исключительно политической, с устранением Константинопольского патриарха, что установить политическое единомыслие нельзя без согласия церковного. При данных обстоятельствах, когда папа был в руках норманнов, византийскому правительству, не желавшему терять того, что уже сделано, и опасавшемуся неблагоприятных для себя усложнений, нельзя было медлить ни минуты, требовалось сейчас же принять меры к тому, чтобы сгладить впечатление, произведенное на Западе посланием Льва Охридского и поведением Керуллария, равно как чтобы на будущее время предотвратить возможность таких непредвиденных помех со стороны патриарха. Решено было действовать совместно с ним и политическое соглашение с папой не отделять от соглашения церковного. В этом смысле сделано было представление Константинопольскому патриарху, и Керулларий, который не прочь был от единения с Римом, но лишь с условием, чтобы оно не шло вразрез с достоинством и правами Константинопольской кафедры, с готовностью на то согласился. Написано было от имени императора Мономаха письмо к папе, которое, как выше сказано, до нас не дошло, но о содержании которого мы знаем, что в нем император утешал папу по случаю его неудачи [69] с норманнами, старался поддержать в нем бодрость и надежду на скорое возмездие, ожидающее ослабленных уже норманнов, уверял, что все обещанное остается в силе и предлагал папе со своей стороны быть твердым в обещаниях. Написано было также письмо патриархом Керулларием, тоже до нас не дошедшее, но в общих чертах нам известное из ответа папы и из ссылок на него самого Керуллария в письме к Петру Антиохийскому. Письмо составлено было в миролюбивом духе, целью патриарха было привлечь папу на сторону Византии для совместного действия против норманнов, а в целях прочности союза политического установить единомыслие религиозное [70]. Керулларий убеждал папу быть в согласии и единении, но при этом давал понять, что согласие и мир могут быть прочны только при взаимном уважении к достоинству и правам обеих кафедр; письмо написано было от имени «Вселенского» патриарха и в нем сказано, что если бы папа воздавал честь патриарху в одной своей Церкви, то патриарх прославил бы за это его имя в Церквах всей Вселенной [71], или, другими словами, что Константинопольская кафедра не может быть приравниваема к остальным патриаршим престолам, что она имеет предпочтительное достоинство и власть сравнительно с Александрийским, Антиохийским и Иерусалимским патриархами, в ее юрисдикции находится весь Восток, и даже Запад должен поучаться у Константинопольского патриарха, поскольку не напрасно носит он титул «Вселенского» [72]. Оба письма к папе, императорское и патриаршее, были пересланы с каким-то вестиаритом к Аргиру и от Аргира доставлены к папе [73] в Беневент. Папе предложено было для окончательного соглашения отправить уполномоченного в Константинополь. Предложение папой было принято, и им составлено посольство из трех лиц, занимавших выдающееся положение и пользовавшихся громадным влиянием при папском дворе, что само по себе свидетельствует уже о том значении, какое Рим придавал делу. Легатами назначены: кардинал-епископ Гумберт, Петр, архиепископ Амальфи, и Фридрих, диакон и канцлер Римской церкви. Гумберт состоял в самом высоком сане, за ним следовал Петр, потом Фридрих, этого уже достаточно для доказательства, что во главе посольства стоял Гумберт, и для объяснения порядка, в каком приведены их имена в официальной докладной записке (brevis et succincta commemoratio) и в предисловии к акту отлучения [74]. Инструкция для легатов была излишней. Это были люди, сами дававшие инструкции Льву IX, руководившие его политикой и его взглядами. Тем не менее при их отправлении были ясно установлены начала, с которыми они должны были сообразоваться в своих действиях. Начала эти нашли себе выражение и в ответных письмах папы Льва, из которых два было вручено легатам для передачи Константинопольскому императору и патриарху, а одно отдельно послано патриарху Антиохийскому. В письме к Константину Мономаху папа делает заверение, долженствовавшее совершенно склонить византийских политиков на сторону папы, что он не перестанет действовать против норманнов до тех пор, пока совершенно не освободит от них христиан, что он со дня на день ожидает прибытия на помощь императора Генриха и надеется, при помощи Божией, устроить союз между ним и византийским императором. Своих легатов папа рекомендовал благосклонному вниманию императора, и в частности просил не иметь никаких сомнений насчет Петра Амальфийского, потому что он, оставив Амальфи, жил почти год при особе папы [75]. О назначении послов и их полномочиях папа говорит с сознанием преимуществ Римского престола, которого они служат представителями. Упомянув о слухах, распространившихся насчет Керуллария, будто он возбудил открытое преследование на Латинскую церковь, не побоялся подвергнуть анафеме всех принимающих таинство Евхаристии на опресноках, стремится отнять древнее достоинство у патриархов Александрийского и Антиохийского и подчинить их своей власти, а равно присваивает себе многое другое, о чем подробно изложат легаты, папа заявляет, что если патриарх Константинопольский окажется упорным, то мира он не получит, «надеемся, однако же, - прибавляет папа, - что по милости Божией найден он будет легатами невинным, или же будет ими исправлен, скоро уступив убеждениям, и сделается не таким, каким рисует его молва, но каким для нас желательно, чтобы он был» [76]. В письме к Керулларию папа повторяет те же обвинения против патриарха, высказывает изумление по тому поводу, что патриарх выступил гонителем Латинской церкви, стал подвергать анафеме и возбуждать публичное преследование против всех принимающих таинство Евхаристии на опресноках, из-за суетного тщеславия и превозношения старается подчинить своей власти патриархов Александрийского и Антиохийского, вопреки их древним привилегиям. Приведя эти обвинения, почерпнутые из слухов, папа приводит еще одно обвинение, заимствованное из того же источника и сходное с обвинением, предъявленным некогда папством патриарху Фотию: «Говорят, что ты неофит, взошел на епископство не по церковным степеням (non gradatim)». Два обвинения извлечены, наконец, из самого письма Керуллария. Присвоение Константинопольским патриархом себе титула «Вселенский» папа называет святотатственной узурпацией; всего бы приличнее, говорит он, назваться таким именем апостолу Петру; но поскольку ему титул не был усвоен, то ни он, ни его преемники так не назывались, когда же Константинопольский патриарх Иоанн присвоил себе этот титул, он был в этом обличен Пелагием II и Григорием Великим. В выражении Керуллария, что если бы папа почтил его в одной своей Церкви, патриарх прославил бы за это его имя в Церквах всей Вселенной, Лев IX усмотрел преступное умаление достоинства Римской кафедры: «Что это за нелепость? - спрашивает папа. - Разве Римская церковь, глава и мать Церквей, не имеет членов и дочерей? Если бы не имела, то разве возможно было бы называть ее главой и матерью? Мы веруем, говорим и с твердостью исповедуем: Римская церковь не изолирована (sola) или, как ты говоришь, не одна (una), и если где-нибудь во Вселенной какой-нибудь народ надменно разногласит с ней, он уже не может назваться и считаться Церковью, - это уже сборище еретиков, сходбище схизматиков и синагога сатаны». «Мы, - продолжает папа, - не можем иметь никакого мира с упорными и непреклонными в заблуждении, да не приобщимся деяниям злых! Итак, да престанут ереси и расколы, и да не будет впредь для возлюбивших закон Господень соблазна, но мир мног, а кто хвалится именем христианина, да (перестанет злословить и терзать святую римскую апостольскую Церковь. Возлагаем однако же упование на Божественную благость, надеемся, что легаты найдут тебя невинным и исправившимся, или что по их внушениям скоро исправишься. Если это будет достигнуто, то мир наш не возвратится к нам, но на тебе почиет, как на сыне мира, и воцарится между нами братская любовь с чистым сердцем, доброй совестью и верой не ложной (1 Тим., 1, 5), и не будет тебе надобности нас умолять [77], но будешь приказывать. Содействуй в этом, как ты начал - и два величайших царства соединятся в желанном мире» [78]. В письме к Петру Антиохийскому, отправленном в ответ на известительное послание последнего, папа приветствует его со вступлением на кафедру, хвалит за то, что он изложил свою веру перед первым апостольским престолом Римской церкви, которая есть глава всех Церквей и на окончательное решение которой должны поступать важнейшие и труднейшие дела из всех Церквей (ad quam majores et difficiliores causae omnium ecclesiarum difiniendae referantur). Папа приглашает новоизбранного патриарха защищать, в союзе с Римским престолом, честь Антиохийской кафедры, которая получила от Римской церкви и соборов св. отцев третье место, «все же это говорим, - замечает папа, - потому что некоторые, как мы слышали, стараются умалить древнее достоинство Антиохийской церкви». Далее по поводу недоумения [79] Петра Антиохийского относительно причин, вносящих разделение во Вселенскую церковь, папа советует поосмотреться и поискать корни бед у себя. «А мое смирение, вознесенное на вершину апостольского трона для того, чтобы одобрять заслуживающее одобрения и порицать неодобрительное, охотно одобряет, похваляет и утверждает возведение твое в епископство... если только ты возведен не будучи ни неофитом, ни сановником (мирским), ни двоеженцем и не за деньги, либо иным каким противным священным канонам способом» [80]. Из всех трех писем видно, что папские легаты отправлялись в Константинополь далеко не с теми чувствами братской любви и уважения к правам Константинопольской кафедры, которые Керулларий считал непременным условием доброго согласия. Римский престол в гордом самомнении о своих преимущественных правах, о которых и Лев IX, подобно папе Николаю, говорит языком лже-Исидоровых декреталий, с прибавлением еще лже-Константиновой донации, выступал не как равный с Константинопольским престолом по власти, но как судья, вершитель всех важнейших церковных дел и источник всякой церковной власти. Константинопольской церкви предлагался мир, но лишь под условием отречения от прав, принадлежавших Константинопольской кафедре, и признания папского главенства, под тем же условием, которое заявлялось еще при Фотии, хотя не с такой резкостью; от Керуллария требовалось, чтобы он с покорностью явился перед трибуналом трех папских легатов как подсудимый, доказал, что он не неофит, латинян за опресноки не преследовал, церквей их не закрывал, притязаний на предпочтительную власть, сравнительно с другими патриархами, равно как на титул «Вселенского», не питал, Римскую церковь считать матерью и главой всех Церквей никогда не переставал, если же Керулларий повинен в каком-нибудь из этих грехов, то чтобы смиренно выслушал наставление папских легатов, покаялся и анафематствовал тех, которые впредь в этих грехах будут повинны, - и все это требовалось от того патриарха, который имел такое возвышенное представление о своем патриаршем достоинстве, как о достоинстве выше царского, и который так был непреклонен и строг в охранении чести своей как патриарха. Нужно было слишком много самообольщения со стороны Рима, чтобы не видеть, что легатам нечего ездить в Константинополь, и что свой мир они привезут обратно. Письмо папы к Керулларию датировано январем 7-го индиктиона. Это показывает только, что легаты были посланы не ранее января 1054 г. Но когда именно они выехали, неизвестно; известно только, что перед отплытием они побывали в Монтекассинском монастыре, где просили напутственных молитв у монахов [81], летом прибыли в Константинополь, торжественно въехали в столицу в преднесении креста и жезлов [82], помещены во дворце Пиги и 24 июня действовали против Никиты Стифата [83]. Достоверно не знаем, сколько они до этого дня (24 июня) прожили в Константинополе. Понятно, путь их в Константинополь не мог продолжаться полгода, они или позже января выехали из Италии, или раньше июня прибыли в Константинополь, или то и другое вместе. Одно обстоятельство может наводить на догадку. Папа Лев IX жил в Беневенте до 12 марта 1054 г. Затем отправился в Рим, где и умер 19 апреля того же года. Если бы смерть папы застигла легатов в Италии, то судя по аналогичным примерам (из которых об одном у нас речь будет ниже), это задержало бы их, а может быть повлияло бы и на отмену посольства. Необходимо предположить, что они отплыли из Италии при жизни Льва. С другой стороны, есть прямое указание, что вся деятельность легатов в Константинополе падает на время после смерти папы [84]. Сближая одно с другим и отчисляя нужное время на проезд, можем сделать вывод, что легаты отплыли из Италии в середине апреля, прибыли в Константинополь в мае, смерть папы произошла, когда они находились в пути, но весть о ней не могла их догнать и получена ими лишь в Константинополе. Хотя отправление посольства решено было еще в январе, но время от января до апреля прошло в сборах, посещении монастырей и других делах, май и начало июня употреблены были легатами в Константинополе на составление сочинений и пр. Если бы не Лев IX, покорное орудие в чужих руках, отправил легатов, и если бы должность легатов исправляли другие лица, а не руководители папской политики, то ничего нет невероятного, что получение известия о смерти папы даже после прибытия к месту назначения могло бы повлиять на выполнение поручения, отразиться отсрочкой его или чем-нибудь подобным. Но Гумберт, Петр и Фридрих, хорошо знакомые с программой реформационной партии, руководившей церковными делами на Западе, не нуждались в новых указаниях насчет того, как поступать, и пренебрегая приличиями, принятыми в процедуре международных сношений, решились довести дело до конца, несмотря на то, что государь их сошел в могилу, а преемника ему еще не существовало (Виктор 11 интронизован лишь 13 апреля 1055 г.), Для Керуллария, воспитанного на византийской формалистике и этикете, трудно было понять, чтобы посол мог существовать без пославшего, уполномоченный - без лица уполномочившего, и он был убежден, или по крайней мере других хотел убедить, что легаты были не настоящими, а самозванными послами папы Льва. Составлена была целая легенда, в которой первая роль принадлежала личному врагу Керуллария, дуке Аргиру, а именно, что коварный латинянин Аргир, желая произвести соблазн и скомпрометировать патриарха, получив от вестиарита его письмо к папе, снял печать, прочитал его, составил на него ответ патриарху, как будто от имени папы, склонил на свою сторону экс-архиепископа Амальфи и еще двух, из которых один назвался архиепископом (кардинал-епископом), хотя нигде не архиерействовал, а другой канцлером, и отправил их в Константинополь. Керулларий приводил и доказательства: во-первых, сходство между содержанием письма к нему папы и речами Аргира (во время пребывания его в Константинополе), во-вторых, подделка печатей на письмах, принесенных легатами в Константинополь [85]. Происхождение этой легенды следует искать не в чем ином, как в тех исключительных условиях, при которых легатам приходилось отправлять свое посольство, в том, что их деятельность в Константинополе пала на время междупапствования. Легаты принесли в Константинополь, кроме двух писем папы к Мономаху и Керулларию, еще ответное письмо папы на послание Льва к Иоанну Транийскому, содержание которого передано выше. Об этом говорит сам папа в письме к Керулларию, в котором, сделав несколько кратких заметок об опресноках, прибавляет: «Но поскольку об этом, как и о других нареканиях твоих, ты пространнейше получишь наставление через другое наше сочинение (per alia scripta nostra) от наших нунциев, которые его несут, то здесь достаточно коснуться кратко» [86]. Правда, это место возбуждает недоразумение. Ответ на послание Льва Охридского не заключает опровержения других нареканий, кроме направленных против опресноков, да и об опресноках сказано не более, чем в письме к Керулларию; кроме того, в ответе на послание Льва Охридского папа дал обещание представить обстоятельное опровержение спорных пунктов, указанных в послании. Такое опровержение до нас сохранилось под заглавием: Dialogus [87]. Автор, под формой разговора между константинопольцем и римлянином, дает ответ на возражения Льва Охридского; константинополец приводит текст послания, а римлянин на каждый пункт делал опровержение. Гизебрехт [88] полагает, что этот диалог составлен папой Львом и... именно он имеется в виду в вышеприведенном месте письма к Керулларию, а Гфрёрер, [89] не опровергая принадлежности его кардиналу Гумберту, под именем которого он значится в рукописях и изданиях, полагает только, что он был изготовлен Гумбертом до отъезда легатов из Италии и уже привезен ими в Константинополь. То и другое мнение противоречит документальным показаниям. В докладной записке сказано; «Написанное теми нунциями (scripta eorundem nuntiorum) против различных клевет греков и особенно против писания Михаила, епископа Константинопольского, и Льва, митрополита Охридского, и монаха Никиты, было переведено, по приказанию императора, на греческий язык и доныне хранится в том городе» [90], а биограф папы Льва говорит: «Вышеназванный брат Гумберт издал против их бесстыдного писания ответ, под формой диалога, написанный им по-латыни во время пребывания в Константинополе в качестве апокрисиария и изданный по-гречески по приказанию благочестивого и православного императора Константина Мономаха, под именами константинопольца и римлянина, в 1054 г.» [91]. Таким образом, одно показание говорит, что опровержение послания Льва Охридского написано кем-то из легатов, а другое, что оно написано именно Гумбертом, в бытность его в Константинополе, и вышло из его рук или, по крайней мере, из рук греческого переводчика, работавшего, без сомнения, под его надзором, в той форме, в какой диалог дошел до нас, т.е. в нем беседуют константинополец и римлянин. На этом свидетельстве источников можем и остановиться, понимая под сочинением, упомянутым в письме папы к Керулларию, не диалог, но ответное письмо папы на послание Льва Охридского. В крайнем случае, если необходимо устранить вышеуказанное недоразумение, можем допустить такую комбинацию, что действительно папа составил более тщательное опровержение послания Льва Охридского и вручил его легатам, но так как оно не удовлетворяло, по взгляду Гумберта, полемическим требованиям, между тем папы уже не было в живых и церемониться с его произведением Гумберт не считал нужным, то, находясь в Константинополе, он его совершенно переработал и издал под своим именем. Диалог посвящен рассмотрению четырех пунктов разностей, указанных в послании Льва Охридского: а) о совершении Евхаристии на опресноках, б) посте в субботу, в) едении удавленины и г) непении аллилуйи во время Великого поста [92]. Опровергая нападения греков с помощью Священного Писания и других средств, бывших у него в распоряжении, Гумберт, в свою очередь, выдвигает в этом сочинении обвинения против греков: что они перекрещивают переходящих к ним латинян, отказывают в крещении детям до истечения восьми дней после их рождения, отчего множество новорожденных, умирая, навеки погибает, разрешают женатым священникам переходить от общения с женами прямо к служению алтарю, не дозволяют вкушать Евхаристию роженицам и женщинам, находящимся в периоде месячного очищения, носить штаны и есть мясо вменяют монахам в больший грех, чем прелюбодействовать. Легаты нашли себе в Константинополе нового литературного противника в лице Никиты Стифата. Он написал сочинение «Об опресноках, субботнем посте и браке священников»[93]. Написал, по-видимому, после прибытия легатов в Византию; потому что делает в самом начале обращение к римлянам, всех народов мудрейшим и знаменитейшим (о omnium gentium sapientissimi et nobilissimi Romani), а в конце обращается в частности к мужам из римлян мудрейшим и у всех других народов знаменитейшим (о viri Romanorum sapientissimi et omnium aliarum gentium nobilissimi), и приветствует их во Христе Иисусе (salutamus vos in Christo lesu Domino nostro),- тем как бы намекает на легатов Римского престола, которым он, вместо приветствия, преподносил полемический трактат. Заглавие сочинения не исчерпывает вполне его содержания. Кроме опресноков и субботнего поста, которые были затронуты в послании Льва Охридского, кроме безбрачия священников (пункт сравнительно с посланием Льва Охридского новый [94], прибавленный Никитой Стифатом), он обратил внимание еще на один пункт - о времени совершения литургии в Четыредесятницу[95]. Во время пребывания папских легатов в Константинополе написан «Ответ, или Возражение против книги Никиты Стифата» [96]. Об авторе этого произведения существуют разные мнения. В самом произведении есть три места, в которых заключается указание на автора. Самое важное место то, где говорится: «Это в достаточной мере показано в предшествующем нашем повествовании (in superiori nostra narratione), в котором мы хотели опровергнуть твоих сообщников и единомышленников, Михаила Константинопольского и Льва Охридского» [97]. В других двух местах говорится просто «о другом послании» (in alia nostra epistola) и «о тщательном рассуждении в другом месте» (alias copiose dissernimus). Так как диалог в опровержение Льва Охридского и Михаила Константинопольского написан Гумбертом, то из этих мест открывается, что и ответ Стифату составлен им же. Но наряду с этим есть другие данные. Выше (по поводу «Диалога») приведено место из докладной записки, в котором сочинения против Льва Охридского и Михаила Константинопольского и против монаха Никиты называются произведениями нунциев - scripta nuntiorum, а не нунция, из чего следует, что поскольку одно сочинение (против Михаила и Льва) написано кардиналом Гумбертом, то другое должно считаться написанным каким-нибудь другим легатом, или если Гумбертом, то не им одним, но в сотовариществе с Петром Амальфийским или канцлером Фридрихом. В разъяснение этого у биографа папы Льва IX, вслед за сообщением о том, что Гумберт написал «Диалог», читаем: «Также и господин Фридрих, в то время канцлер, а потом богоизбранный наместник апостольского Римского престола, ответил на некоторые возражения, которые издал против Латинской церкви константинопольский монах Никита, называемый также Пекторатом, в книге, озаглавленной: Об опресноке, субботе и браке священников» [98]. Таким образом получаются два одинаково прочных основания для суждения о принадлежности сочинения Фридриху и Гумберту. Некоторые ученые (Гефлер [99], Гизебрехт [100]) держатся взгляда, что автором был Фридрих, но большинство (в том числе и Билль [101]) считают автором Гумберта. Однако же ни при том, ни при другом взгляде невозможно согласовать двух разноречивых показаний, достоверность которых стоит вне сомнения, из которых одно почерпается из содержания сочинения, другое из докладной записки (авторитет Виберта уступает сравнительно с ними в ценности, так как он в зависимости от докладной записки). Единственный способ согласования показаний, при котором к тому же и свидетельство Виберта получает свое место, - предположить, что ответ Никите Стифату составлен совместными трудами двух легатов - кардинала Гумберта и канцлера Фридриха. Сущность возражения против книги Никиты такова: Никита извращает или неправильно понимает и применяет тексты Свящ. Писания и соборные правила и приводит не имеющие цены доказательства из апокрифов. Противники Никиты оказываются сильнее его по полемическому таланту, но далеко уступают ему в чувстве приличия, обрушиваются на несчастного монаха потоком ругательств, которые оставляют невыгодное впечатление относительно благовоспитанности сановников Римской церкви [102]. Прием, оказанный папским легатам в Константинополе правительством светским и церковным, был неодинаков. Правительство Мономаха было утешено письмом папы и в надежде на благополучный исход своих планов, основанных на содействии папы, избрание которого ожидалось и действия которого, как предполагалось и как без сомнения заверяли легаты, будут тождественны с действиями папы Льва IX, выказывало им знаки своей благосклонности. Но Керулларий стал в иное к ним отношение с самого того момента, как обнаружилась непримиримая противоположность точек зрения и принципов, на которых стоял он и стояли легаты. Противоположность же сделалась ясной с первой аудиенции. Патриарх принял легатов, окруженный митрополитами и епископами, в ожидании, что легаты поведут себя скромно, займут место в ряду епископов, патриарху отдадут должную честь. Но они вошли с величественной гордостью, не как низшие, даже не как равные с патриархом, но как повелители, имеющие власть над патриархом. Вместо того чтобы исполнить долг вежливости и поклониться патриарху, они надеялись видеть патриарха и весь собор у своих ног. Когда же надежда их обманула и патриарх, вместо того чтобы торопливо очистить им председательское кресло, указал легатам место в ряду епископов, которое им следовало по сану, они высокомерно вручили ему папское письмо, развернулись и, не сказав ни слова, вышли из собрания [103]. Содержание папского письма должно было раскрыть Керулларию глаза на поведение папских легатов. Он понял, что никакое соглашение невозможно, и решился не иметь с ними никакого дела. Впоследствии он объяснял свое решение тем, что не считал уместным вести переговоры с уполномоченными Римского престола о предметах первой важности без участия Антиохийского и других патриархов, как требовал издревле установившийся церковный обычай [104], но и без этого объяснения все понятно. Дальнейшее время проходило в бесплодном ожидании: легаты ждали, когда покорится патриарх, патриарх - когда смирятся легаты. Ни те, ни другой ничего не дождались. Легаты имели одно только утешение - видеть унижение бедного студийского монаха, достигнутое с помощью светской власти. 24 июня они прибыли в Студийский монастырь, куда явился также император со своими приближенными, и потребовали, чтобы Никита Стифат анафематствовал свою книгу «Об опресноках, субботе и браке священников». Поскольку император поддержал требование, то Никита не посмел отказаться, а затем книга была торжественно сожжена и все разошлись. На другой день эта трагикомедия доиграна: Никита отправился из Студийского монастыря во дворец Пиги, местожительство легатов, получил от них объяснение недоумений, о которых он писал в книге, опять анафематствовал все им написанное и был принят легатами в церковное общение. Предав огню произведение защитника греческих обрядов, легаты позаботились о том, чтобы сделать доступным для греков оправдание латинских обрядов, и переводчикам Павлу и его сыну Смарагду приказано было перевести с латинского на греческий язык «Диалог» Гумберта и ответ Стифату Гумберта и Фридриха. Между тем время проходило, а Керулларий не обнаруживал желания уступить. Тогда легаты решились нанести ему удар как нераскаянному и упорному противнику папства. 16 июля 1054 г., в девять часов утра, когда духовенство и народ собирались в храме Св. Софии к богослужению и были уже в сборе все седмичные иподиаконы, явились в храм легаты и на глазах всех положили на св. престол следующий акт отлучения: «Гумберт, Божией милостью кардинал-епископ святой Римской церкви, Петр, архиепископ Амальфи, Фридрих, диакон и канцлер, - всем сынам кафолической Церкви. Святой Римский первый и апостольский престол, которому, как главе, принадлежит преимущественная забота о всех Церквах, ради церковного мира и пользы, удостоил нас назначить своими апокрисиариями в этот царствующий град, дабы мы, по Писанию, сошли и видели и его известили, отвечает ли самое дело, или нет, тому шуму, который непрерывно доносится до его ушей из этого города. Итак, да знают прежде всего славные императоры, клир, сенат и народ этого города, Константинополя, и вся Церковь кафолическая, что мы здесь узнали великое добро, сильно радующее нас о Господе, и величайшее зло,- горестно печалящее. Ибо что касается столпов Империи и почтенных ее, мудрых граждан, то государство это - христианнейшее и православное. Но что касается Михаила, неправильно именуемого патриархом, и приспешников его безумия, то в его среде ежедневно рассеваются плевелы крайних ересей. Как симониане, они продают дар Божий; как валезиане, пришельцев своих делают евнухами и не только допускают в клир, но возводят в епископство; как ариане, перекрещивают во имя Св. Троицы крещеных, особенно латинян; как донатисты, утверждают, что за исключением Греческой церкви, церковь Христова, истинное священнодействие и крещение погибли во всем мире; как николаиты, допускают и требуют плотского брака для служителей священного алтаря; как севериане, порицают закон Моисеев; как духоборцы и богоборцы, исключили из Символа исхождение Св. Духа от Сына; как манихеи, говорят между прочим, что все квасное воодушевлено; как назореи, соблюдают плотскую чистоту иудеев до такой степени, что не допускают крещения умирающих младенцев раньше восьми дней от рождения, женщин в периоде очищения и рожениц воспрещают причащать и, если они язычницы, крестить; сами взращивая волосы на голове и бороде, не принимают в общение тех, которые постригают волосы и, по установлению Римской церкви, бреют бороду. По поводу этих заблуждений и других многих деяний Михаил пренебрег увещаниями в письме господина нашего, папы Льва. Сверх того когда мы, его нунции, хотели благоразумно прекратить причины стольких зол, он отказывался видеться и говорить с нами, отказал нам в церквах для совершения литургии, равно как и прежде запер церкви латинян и, называя их азиматами, всюду преследовал словом и делом, дойдя до того, что анафематствовал апостольский престол, в лице его сынов, и, в противность ему, доныне пишется Вселенским патриархом. Поэтому мы, не вынеся неслыханного пренебрежения и обиды для святого первого апостольского престола и всемерно стараясь поддержать кафолическую веру, властью Святой и Нераздельной Троицы и апостольского престола, легацию которого исполняем, всех православных отец седьми соборов и всей кафолической Церкви, подписываем анафему, возвещенную господином нашим, преподобнейшим папой, Михаилу и его последователям, если не исправятся, тако: Михаилу, лже-патриарху, неофиту, страха ради человеческого восприявшему одеяние монашеское и ныне опозоренному злейшими преступлениями, а с ними Льву, именующемуся Охридским епископом, и сакелларию Михаила Константину, который мирскими ногами попрал жертву латинян, и всем последователям вышеназванных их заблуждений и дерзостей, анафема маранафа с симонианами, валезиаНами, арианами, донатистами, николаитами, северианами, духоборцами, манихеями, назореями и со всеми еретиками, купно со диаволом и аггелами его, если только не обратятся. Аминь, аминь, аминь». Выйдя из храма, легаты отрясли прах от ног своих, произнося слова Евангелия: виждь Боже и суди (Мф. X, 14), затем сделали распоряжения насчет латинских церквей в Константинополе, получили прощальную аудиенцию у императора, причем в присутствии императора и его сановников изрекли еще словесно анафему в такой форме: «Кто упорно будет противоречить вере св. Римского и апостольского престола и его жертве, да будет анафема маранафа и да не почитается кафолическим христианином, но еретикомпрозимитом, да будет, да будет, да будет». Мономах со своими приближенными выслушал легатов, одарил их подарками, вручил подарки для доставления престолу св. Петра, назначил Монтекассинскому монастырю ежегодную субсидию из царской казны в две литры золота, и 18 июля легаты оставили Константинополь [105]. Керулларий доныне молчал. Если бы дело имело характер только церковный, то поведение послов на первой аудиенции, может быть, повело бы к враждебным действиям с его стороны. Но в деле замешаны были и политические интересы, содействовать которым он взялся. Он не находил другого средства примирить интересы политические с церковными, как молчать и заставить легатов уехать ни с чем, без излишнего раздражения. Теперь же, когда легаты позволили себе такой публичный соблазн, к унижению Греческой церкви, в лице ее патриарха, молчать было невозможно, необходимо было защитить честь и права Церкви, забыв политические расчеты. Керулларий выходит из своего бездействия: является на сцену известная легенда об Аргире, выдвигается самое тяжелое оружие в борьбу с римлянами - вопрос о Filioque, по отношению к которому остальные разности получают место лишь аксессуаров, почему в изложении историка, имеющего в виду этот последний момент, они совершенно стушевываются, поводом же к столкновению представляется разность в учении о Св. Троице [106]. С помощью знатоков латинского языка, на котором был написан акт (протоспафарий Косьма, римлянин Пирр, испанский монах Иоанн), он переведен был на греческий язык, и едва прошел день по отъезде легатов, как Керулларий обратился к императору с просьбой, чтобы они были возвращены. Правительство Мономаха поняло эту просьбу так, что патриарх готов уступить требованиям легатов. От имени императора послано было письмо, которое застигло легатов в Селимврии. Легаты, тоже введенные в заблуждение, полагая, что патриарх желает покориться, последовали приглашению императора, - возвратились назад и опять поселились во дворце Пиге. Но не для того Керулларий требовал легатов, чтобы преклониться перед ними и просить прощения, он требовал их к ответу, имея целью утишить ими произведенный соблазн и смыть оскорбление, нанесенное ими Греческой церкви. Им было послано приглашение явиться в тот же храм Св. Софии, где они позволили себе такой дерзкий поступок, отречься и анафематствовать сделанное ими, равно как анафематствовать повреждение Символа веры и извращение учения о Св. Духе. Очередь дошла теперь до легатов - быть подсудимыми. И они, подобно тому, как прежде Керулларий, сочли такую постановку дела ниже своего достоинства и отказались прибыть на собор в храм Св.Софии. Тогда патриарх обратился к императору с требованием, чтобы они были арестованы. Правительство поставлено было в положение крайне щекотливое: с одной стороны, в случае исполнения требования патриарха, грозила опасность политического разрыва с Западом, разрушения планов и надежд, основанных на союзе с папой и германским императором, с другой, в случае отказа требованию, можно было ожидать народного бунта, потому что содержание экскоммуникации сделалось уже известным, православное население столицы пришло в негодование, и Керулларий, пользовавшийся большей популярностью, чем Мономах, мог направить страсти в какую угодно сторону и поколебать самый императорский трон. Правительство в своем затруднении нашло такой исход, который не редкость в подобных случаях: отыскались козлы отпущения, которых судьба сделала почему-нибудь прикосновенными к делу и которые за это должны были нести теперь всю ответственность, а истинные виновники смуты благополучно ускользнули. Легатам было предложено правительством уезжать, и как можно скорее, и они не заставили повторять себе предложение дважды. Между тем несчастные переводчики Павел и Смарагд были ослеплены и пострижены, проживавший в Константинополе зять Аргира, имевший чин вестарха, с сыном своим вестом, брошены в тюрьму, и Мономах отправил с доверенными лицами (экономом монахом Стефаном, заведующим прошениями магистром Иоанном и ипатом философов, вестархом Михаилом Пселлом) письмо к Керулларию, в котором извещал, что все виновники прискорбного волнения в Церкви по заслугам наказаны. В тот же день, когда все это произошло, 20 июля 1054 г., составился синод в патриаршем секрете в присутствии уполномоченных императора, обстоятельства дела рассмотрены, акт отлучения прочитан и произнесена анафема как против самого акта, так и его составителей. Синодальное определение было затем разослано восточным патриархам с приглашением их присоединиться к решению. Папские легаты благополучно прибыли в Италию, но здесь ожидало их неприятное приключение, -Трасмунд, графТеатинский, проведав, что они везут из Константинополя ценные подарки, сделал нападение, отнял у над все и отпустил с пустыми руками[107]. Так совершился прискорбный факт церковного разделения, подготовленный столетиями. Керулларий менее других повинен в этом факте, и если уж необходимо привлекать деятелей к историческому суду, то обвинительный приговор должен лечь на заправителей политики (папской и византийской) - на Гильдебранда, Гумберта, Фридриха, Петра Амальфийского с одной стороны, Иоанна Логофета и его клевретов - с другой. Впрочем, и после формального разделения Церквей не иссякло чувство и сознание церковного единства в лучших представителях как Восточной, так и Западной церкви. Выразителями этого примирительного направления были на Западе Доминик Градский, на Востоке - патриарх Антиохийский Петр, письмо которого к патриарху Керулларию, отправленное в конце 1054 или начале 1055 г. (после формального разделения Церквей, но раньше вступления на папский престол преемника Льва IX), всегда будет привлекать внимание как замечательнейший памятник в этом отношении. Это письмо было ответом на одно из писем Керуллария, посланных в Антиохию после истории с папскими легатами. Керулларий сообщал патриарху Антиохийскому, что, как он узнал, латиняне кроме опресноков придерживаются еще многих других заблуждений, а именно: едят удавленину, бреют бороду, соблюдают субботу, едят нечистое, монахи едят мясо и свиной жир, в первую неделю Великого поста и в неделю мясопустную едят то же, что и в сыропустную, в среду едят мясо, в пятницу сыр и яйца, а в субботу постятся весь день, в св. Символ делают прибавку «и от Сына», на Божественной литургии возглашают: «Един свят, един Господь Иисус Христос, во славу Бога Отца через Св. Духа», воспрещают брак священников, т. е. имеющим жен не дают священного сана, но требуют от кандидатов священства, чтобы те были неженатыми, позволяют двум братьям жениться на двух сестрах, на литургии во время причащения один из литургисающих, снедая опресноки, дает лобзание остальным, епископы носят на руках кольца в знак обручения, как говорят с их женами, Церквами, ходят на войну, оскверняя свои руки кровью убиваемых, совершая крещение, один только раз погружают во имя Отца и Сына и Св. Духа, после чего наполняют уста крещаемых солью, неправильно читают изречение апостола, вместо: «Малая закваска квасит все тесто» (1 Кор. V, 6; Гал. V, 9), говорят: «Малая закваска портит все тесто»; не почитают св. мощей, а некоторые - и св. икон, великих отцев Церкви - Григория Богослова, Василия Великого и Иоанна Златоуста - не признают святыми и учения их не принимают.» Петр Антиохийский отвечал Керулларию, что из перечисленных им заблуждений одни действительно важны и ни в каком случае не могут быть допущены, другие принадлежат к разряду частных мнений и легко могут быть исправлены, третьи и внимания не заслуживают, до такой степени они безразличны, четвертые, наконец, несправедливо приписаны латинянам. Действительно важное заблуждение - это прибавка к Символу веры слова «и от Сына», сделанная вопреки ясным словам евангелиста Иоанна XIV, 15-17; XV, 26; XVI, 12–15, вероятно, вследствие потери Никео-Цареградского символа во время владычества над Римом вандалов. Не лишено также значения, по мнению Петра Антиохийского, крещение во едино погружение, как принадлежность арианства, и изменение в словах: «един свят...»; однако же первое он считает еще требующим разъяснения, действительно ли придерживаются его латиняне, относительно же второго говорит, что слова «через Св. Духа» можно объяснить и в православном смысле. Несправедливым он считает обвинение латинян в непочитании св. мощей и св. икон. Остальные заблуждения находит ничтожными, или же хотя и требующими исправления, однако же не непременного. В соответствие с этими маловажными уклонениями латинян, Петр Антиохийский указывает на некоторые обычаи и особенности греков, как-то: делание на голове гарары, ношение наручников и наплечников, едение вифинянами, фракийцами и индийцами сорок, галок, горлиц и земляных ежей, едение свиной крови (в колбасах, продаваемых на константинопольском рынке), употребление поясов диаконами Студийского монастыря и пр. Патриарх высказывает такой взгляд, что если латиняне исправят повреждение в Символе, то от них можно ничего больше не требовать, из внимания к тому, что каждый народ дорожит своими обычаями и что в этом случае нужно быть снисходительными ко всем, а тем более к людям, стоящим сравнительно с нами на более низком уровне развития, не способным многого понять. Важно уже и то, что латиняне исповедуют троичного Бога и веруют в домостроительство Воплощения; затем, где нет опасности для веры, нужно поддерживать мир и братское согласие. Петр советует патриарху Константинопольскому, по избрании нового папы, обратиться к нему с почтительным письмом и кротко убеждать его сделать нужные исправления, так как кротостью всего легче привести к раскаянию. «Убеждаю, умоляю, прошу, - писал Петр, - и мысленно припадаю к твоим святительским стопам, чтобы твое боговидное блаженство тщательно применялось к обстоятельствам. Нужно остерегаться, чтобы желая соединить разорванное не произвести еще большего падения. Посмотри, разве не ясно, что от продолжительного разъединения и разногласия между нашими святыми Церквами и этим великим и первым апостольским престолом умножилось всяческое зло в жизни, весь мир в беспорядке, потрясены все царства земли, всюду плач и стенание многое, по стране и в столице постоянный голод и язва, и решительно нигде никакой нет удачи нашим войскам» [108]. Сношения Византии с Римом начались вскоре после разделения и не раз возобновлялись; неизвестно только, происходили ли они по желанию Константинопольского патриарха и в какой мере стороны были расположены вести их в духе кротости, рекомендованной патриархом Антиохийским. Несомненно лишь, что они ни к чему не привели, так как ни папы не отказались от своих идеалов, ни Константинопольские патриархи не поступились своими правами [109]; кроме того, ясно, что они велись не исключительно на церковной почве, но вместе и политической, не отличаясь в этом отношении по характеру от сношений, приведших к церковному разделению. Сохранилось известие, что еще папа Виктор II, преемник Льва IX, дал поручение церковного свойства послу Генриха III, Оттону Наварскому, ездившему в Константинополь в 1055 г. В чем оно заключалось, не знаем, но уже подобное совмещение в одном лице свидетельствует о связи его с поручением политическим; не лишено при этом значения, что в том же 1055 г. ездил в Константинополь и Аргир вместе с Барийским архиепископом Николаем [110]. После этого папа Стефан IX снарядил в 1058 г. посольство в Константинополь из новоизбранного Монтекассинского аббата Дезидерия, кардинала Стефана и Майнарда, бывшего потом епископом Сильвы Кандиды. Послам было вручено письмо к императору, из содержания которого мы знаем лишь, что в нем упомянуто было об избрании Дезидерия в аббаты. Послы отправились в монастырь св. Иоанна in Veneris, чтобы отсюда пуститься в море. Пробыв здесь несколько дней в напрасном ожидании попутного ветра, они отправились в Сипонт, из Сипонта - на корабле в Бари. В Бари опять произошла задержка по случаю неблагоприятной погоды, хотя все было готово к отъезду и Аргир собирался отплыть вместе с ними. Тут произошла смерть папы и посольство расстроилось [111]. О цели этого посольства тоже сведений не имеем. Но можно догадаться, если принять во внимание, что папа Стефан IX - не иной кто, как бывший канцлер Фридрих, легат папы Льва IX в Константинополе, что он перед смертью был озабочен изгнанием норманнов из Италии и для этой цели потребовал деньги из Кассинского монастыря (аббатом которого состоял), что наконец Аргир должен был ехать вместе с послами и, когда посольство расстроилось, сам отправился в Константинополь [112]. Доныне в сношениях Константинополя с Римом не последнее место занимал вопрос о норманнах Италии. Но с тех пор как папа Николай II сблизился с ними, центр тяжести был перенесен на турок. Бароний под 1071 г.[113] приводит известие об отправлении папой Александром II к императору Михаилу Парапинаку Петра, епископа Ананьи, в качестве папского апокрисиария, прибавляя, что Петр прожил в Константинополе целый год и успел снискать благосклонность императора. О цели посольства и здесь неизвестно, но, вероятно, она была тождественна с целью, имевшейся в виду при сношениях того же Михаила Парапинака с папой Григорием VII. В 1073 г, от Михаила Парапинака было прислано с монахами Фомой и Николаем письмо к Григорию и, сверх того, монахам даны устные поручения к папе. Личность монахов не внушила папе доверия, и он в июле того же года отправил в Константинополь легатом Доминика, патриарха Венецианского. Целью посольства было, как говорит папа в письме к императору, восстановление древнего согласия между Римской церковью и ее дочерью, Константинопольской церковью, но о подробностях в письме умалчивается, т. к. легату поручено было передать их императору секретно. Соглашение между папским легатом и императором вероятно состоялось, и папа в письмах к разным лицам, которыми приглашал ополчиться на защиту христианства против неверных, говорил о своем намерении лично идти с войском на Восток для решения религиозных вопросов с греками и армянами. Борьба с Генрихом помешала папе осуществить план и, сблизив с Робертом Гвискаром, сделала врагом Византии. В угоду Гвискару, папа произнес отлучение Никифору Вотаниату (1078), принял сторону лже-Михаила VII и содействовал походу Гвискара в Грецию [114]. Помимо официальных сношений между Римом и Константинополем, не выразившихся никакими осязательными результатами, поддерживалось также до известной степени религиозное общение между народными массами Востока и Запада после церковного разделения. Правда, роль, принадлежавшая некогда Италии, пала вместе с падением в ней византийской власти. Утверждение норманнов в Апулии, Калабрии и Сицилии отдало эти страны в церковную зависимость папы; то, чего папы мечтали некогда достигнуть с греческой помощью, они достигли с помощью норманнов; прилив в эти страны греков прекратился, церковная власть над жителями Апулии, Калабрии и Сицилии, державшимися греческого обряда, перешла в руки подвластных папе латинских епископов; [115] вместе с тем была подготовлена почва падению самого обряда, хотя это падение совершилось медленно, незаметно и в XIV в. не вполне еще закончилось [116]. Однако же древние традиции, установившиеся в Италии путем многовековой власти над ней Византии, продолжали действовать так или иначе, производя тяготение если не Востока к Западу, то Запада к Востоку. Монтекассинский монастырь, равно почитаемый как на Западе, так и на Востоке, пользовавшийся у преемников Мономаха не меньшей, а даже большей благосклонностью, как показывает тот факт, что Михаил Парапинак повысил ежегодную субсидию монастырю из царской казны с двух литр золота до двадцати четырех, с присоединением еще четырех паллиумов [117], подавал пример уважения к церковной науке и искусству Востока. Аббат Монтекассинский Дезидерий, предприняв работы по отделке и украшению храма, обратился в Константинополь, и там ему были сделаны изящные церковные врата, по образцу виденных им в Амальфи, тоже, очевидно, византийского происхождения, в Константинополе же были выполнены образа для храма, из Константинополя приезжали мастера мозаических работ и украсили храм своими изделиями. Император Роман Диоген охотно удовлетворял просьбы Дезидерия. К прибывшим из Константинополя мастерам аббат отдавал молодых монахов в научение; произведения церковной живописи, вывозимые из Константинополя, служили образцами, по которым стали выполнять этого рода работы в монастыре местные художники [118]. Св. Земля по-прежнему была средством сближения Востока с Западом. Религиозное воодушевление, выражавшееся в пилигримствах, все сильнее проникало в народные массы, увлекало к Гробу Господню сотни и тысячи людей. Массы народа с Запада проходили через Константинополь (напр., при Константине Дуке в 1064 или 1065 г. до семи тысяч человек под предводительством одного архиепископа и четырех епископов). Нет спору, соприкосновение народных масс, содействуя ближайшему взаимному ознакомлению их, могло приводить к яснейшему сознанию отличавших эти массы религиозных разностей, бытовых и других особенностей, а через это все более разъединять уже разделенных формальным церковным актом 1054 г. Но могло при этом иметь место и обратное явление, - разности, по крайней мере несущественные, могли сглаживаться, по отношению же к более существенным могла устанавливаться терпимость. Архиепископ Салернский, сопровождавший князя Гизульфа в Константинополь, из Константинополя ездивший в Иерусалим на поклонение Гробу Господню и потом через Константинополь же опять возвратившийся на родину, в Италию, возбудил в Роберте Гвискаре крайнее удивление своей длинной бородой, которую отрастил на Востоке, по примеру греческих епископов, и считал излишним брить по возвращении с Востока, точно он был не салернец, а византиец (comme s’ il fust de Costentinoble) [119]. Безразличное отношение, обнаруженное архиепископом Салернским по вопросу о бороде, вследствие знакомства с восточными обычаями, легко могло распространяться и на другие пункты разностей, перечисленные Керулларием и другими полемистами, значившие в деле церковного разделения столько же, или почти столько же, сколько вопрос о бритье или небритье бороды.
*) Печатается по отдельному изданию: СПб., 1884. [1] Прекрасно заметил на этот счет Амвросий Медиоланский блаж. Августину: «Когда я здесь (в Милане), я не пощусь в субботу, когда же я в Риме, я пощусь. Уважайте каждую Церковь, сохраняйте ее обычай, если не хотите производить соблазна». [2] Ратрамн (PG, CXXI, 313) разделял взгляд Амвросия Медиоланского и советовал «каждому действовать по личному усмотрению, в особенности принимая в уважение авторитет своих предков и обычай своей Церкви», при этом заботиться только о догмате, а остальное не считать предосудительным: cum nihil de dogmate fidei contineant, in quo christianitatis plenitudo consistit, verum consuetudinem suae ecclesiae narrent, nihil ist hinc vel approbandum vel refutandum... [3] Тем более что собор 879 г. взглянул свободно и с уважением на значение обычаев каждой Церкви: τό εθος αύτό ίκανόν έστι νικαν τόν κανόνα (этот обычай достаточно укоренился, чтобы победить канон) (по поводу обычая возводить мирян в патриаршее достоинство). [4] PG, СХХ, 800; Will, 193. [5] PL, CXLIII, 764. [6] Об этом свидетельствуют Петр Антиохийский, см.: PG, СХХ, 812, и Никита Стифат, см.: Ibid., СХХ, 1011. [7] Willg. Tyr., 636. [8] Amat., 231; Guil.Apul., 275. Гизульф Салернский и его слуги в бытность в Константинополе останавливались у Панталеона и пользовались его гостеприимством. [9] Heyd. Die Anfange der ital. Handelscolonien im byzantinischen Reiche. Zeitschr. fiir die Staats-wissenschaft. Bd. XIV, 1858, 652–720, предполагает, что главой колонии был Панталеон, так как к нему прилагается титул консула. [10] PG, СХХ, 833–844; Will, 51–64. [11] Помещены в рукоп. сборнике Моск. Синод, библ. № 208. Из них последнее издано в приложении к сочинению И. В. Чельцова “Полемика между греками и латинянами по вопросу об опресноках». СПб., 1879, в греческом подлиннике с древнеславянским переводом по рукописи Кирилло-Белоз. библ. № 76–1153. [12] Древнейшее свидетельство, указывающее на начало утверждения на Западе обычая опресноков, относится к концу VIII и началу IX в. и заключается в словах Алкуина, который требует, чтобы хлеб, освящаемый в Тело Христово, был без закваски (Орр. ed. Frobenii, I, 107). Впрочем, даже это свидетельство некоторыми оспаривается, потому что слова: absque fermento ullius alterius infectionis (...без закваски и какой-либо иной примеси) могут быть понимаемы в смысле требования от евхаристийного хлеба чистоты и запрещения разных примесей, вроде масла. [13] Также и биограф Лев IV Виберт. [14] Cedr., II, 555. [15] До нас не дошло. О нем знаем из послания Михаила Керуллария к Петру Антиохийскому, который, получив письмо от Доминика, отвечал ему при жизни еще папы Льва IX, следовательно, ранее апреля 1054 г., рассуждал в своем ответе об опресноках и копию отправил к Керулларию. Патриарх, желая себе объяснить, почему Петр рассуждает только об опресноках, не касаясь других латинских заблуждений, предполагает, что, вероятно, Доминик писал что-нибудь на этот счет по поводу письма, полученного от Константинопольского патриарха: εί τάχα καί εγραψεν ούτωσί πρός τήν σήν αγιότητα, δτι περί τούτων εγραψεν αύτω ή μετριότης ήμών (...если, быть может, он написал твоей святости, что об этом говорилось в письме нашего смирения) (PG. Ibid., 789; Will, 179). Так как Доминик, писавший к Петру в конце 1053 или в начале 1054 г., имел уже под руками послание Керуллария, то, следовательно, последнее падает на то же время, что и послание Льва Охридского. [16] PL, СХХ, 752–853; Will, 205–208. [17] В письмах к Керулларию и Константину Мономаху, см.: PL, CXLIII, 764, 775–780. [18] Так делают некоторые историки, напр. Папарригопуло, IV, 370–371. [19] Ср., напр. Lebeau, 387–392; Finlay, 73–74; Hertzberg, I, 311–313; Neander, 321–322; Hergenroetter. Handbuch, 690–697. [20] Лебедев А. П. Церковь Римская и Византийская../ / Чтения в Общ. Люб Дух. Просвещения, 1875, 1, 282. [21] Этому, по-видимому, противоречит одно место в письме к Петру Антиохийскому, написанном в конце 1054 г. Перечислив в нем все отступления латинян в догмате и обрядах, Керулларий прибавляет: ταΰτα κατά πάροδον διεξήλθαμεν. ιείδέναι εχουσα ή τελειότης σου τα τούτοιυ τελούμενα μή οίηται, ώς περί μόνα τά αζυμα σφάλλονται, καθώς καί αύτοι μέχρι τοοϋ παρόντος ύπελαμβάνομεν (Мы вкратце перечислили это, дабы твое совершенство могло знать об этом и не считало, что они заблуждаются только в вопросе об опресноках, как и мы до сей поры полагали) (PG, СХХ, 713; Will, 183). Но слова эти, очевидно, имеют не тот смысл, что Керулларий не был знаком с другими разностями, кроме опресноков, но тот, что он не писал о них. Как он мог о них не знать, если даже в письме Льва Охридского перечислено, кроме опресноков, еще три разницы, или если папы в посланиях к восточным патриархам, напр., Лев IX к Петру Антиохийскому (PL, CXLIII, 769–773; Will, 168–171) излагал свое исповедание веры с прибавкой Filioque? [22] В письме к Петру Антиохийскому, см.: PG, СХХ, 788; Will, 179. [23] PG, СХХ, 757–781; Will, 208–228. Доказав в начале послания неуместность титула «патриарха» в применении к епископу Аквилейской или Венецианской церкви (каковой титул приложил к себе Доминик в своем письме), патриарх Петр излагает свой взгляд на опресноки и аргументы в пользу превосходства практики Греческой церкви. Как памятник полемический, это послание в отношении содержания отличается от послания Льва Охридского, во-первых, тем, что трактует исключительно об опресноках, не касаясь других разностей, во-вторых, что вопрос об евхаристийном хлебе он рассматривает с большей полнотой, чем Лев, и приводя некоторые сходные с этим последним соображения (связь опресноков с Ветхим Заветом и квасного хлеба, άρτος, - с Новым, совершенство и жизненность, сообщаемые хлебу закваской, бездушие опресноков), вносит некоторые новые оттенки мысли, которых нет у Льва, а именно: о присутствии в квасном хлебе трех начал, соответствующих духу, воде и крови, открывшихся в Спасителе, когда Он висел на кресте и когда из Его прободенного ребра истекли кровь и вода, а дух оставался в теле, об опасности для принимающих опресноки впасть в ересь Аполлинария, лжемудрствовавшего, что Слово восприяло от Девы через Св. Дух одно тело без души и ума, каковой опасности при квасном хлебе не представляется, потому что в нем закваска соответствует душе, соль - уму, особенно же о несоответствии опресночной практики указаниям Священной истории, научающей нас, что Господь совершил Тайную вечерю с учениками в четверг, а не в пятницу, 13-го, а не 14-го числа первого месяца, когда еще не было опресноков; развивая этот последний аргумент, автор примиряет разноречия между показаниями евангелистов, руководствуясь данными в Исх. XII, 1-3 и тем правилом, что евангелист Иоанн, писавший позже других евангелистов, читал их и в своем Евангелии восполнял и объяснял. Но еще более отличается послание Петра от послания Льва в отношении направления: тогда как Лев Охридский полагал, что доказывать правильность употребления квасного хлеба значит доказывать истинную веру, следовательно, на опресноки смотрел, или показывал вид, что смотрит, как на извращение православной веры, Петр Антиохийский ясно дает понять, что употребление того или другого хлеба не составляет существенной важности, что квасной хлеб совершеннее, но и опресноки по нужде могут быть допущены, не препятствуя спасению. Опресноки в первое время христианства могли быть в употреблении в Риме, где, по свидетельству книги Деяний, было много иудеев; в этом случае допускалось послабление в несущественном и маловажном, чтобы вернее привести к истине, а когда цель была достигнута, тогда сами же апостолы исправили несовершенство и ввели обычай более совершенный, подобно тому как они, а по их примеру и отцы Церкви, поступали и во многом другом, напр., праздновали когда-то субботу, обрезывали христиан из язычников, крестили оглашенных по достижении ими тридцати лет, позволяли епископам иметь жен, после же того как церковь Христова возросла в силе и пришла в совершенство, все это было изменено. Установив таким образом различие в деле веры существенного от маловажного и отнеся к последнему разряду обрядовые разности, а к первому непреложную истину, догматы, Петр Антиохийский объясняет также преимущественную важность в деле спасения благочестивой жизни перед теми или другими обрядами, а тем более важность церковного единства. Показав несовершенство латинских опресноков, он тут же спешит заявить, что, благодарение Богу, жизнь латинян тверда, они славят имя Господне делами, с окраин земли предпринимают далекий и трудный путь в Иерусалим на поклонение животворящему Гробу Господню. Церковное единство - пункт настолько важный, что ради его можно пожертвовать обычаями, принося при этом местный обряд в жертву практике Вселенской Церкви. Поведение Римской церкви потому не одобрительно, что папа, держась обряда, отличного от того, которого держатся четыре остальные патриарха, не только не желает один склониться перед голосом четырех., но еще старается утвердить свой собственный обычай; самого Константинопольского патриарха, на которого Доминик был недоволен за его письмо, Петр старался оправдать, говоря, что Константинопольский патриарх считает латинян православными, огорчен лишь тем, что они употреблением опресноков удаляются от единомыслия с четырьмя патриархами. [24] Об этом письме подробнее будет речь ниже. [25] PG, СХХ, 788; Will, 177: έν τη μεγαλοπόλει ό ᾿Αργυρός ένδημών πρός τήν ήμετεραν πολλάκις ελεγε μετριότητα᾿ μάλιστα δέ περί ώζύμων δί α καί ούχ άπαξ μόνον’· άλλα καί δίς ή δη καί τρις καί τετράκις τής θείας έξώσθη καί άπεβλήθη παρ ήμών κοινωνία? καί μεταλήψεως (Когда Аргир жил в великом городе, он не раз беседовал с нашим смирением. Особенно часто он говорил об опресноках и поэтому не однажды только, но и дважды, и трижды, и четырежды был не допущен к причастию). [26] Cedr., II, 555. [27] PG, СХХ, 809; Will, 200. [28] Νικήτα μοναζόντος τοΰ Στηθάτου εις ζώνην των Στουδίτων διακόνων (Монаха Никиты Стифата <сочинение> о поясе диаконов Студийского монастыря). Трактат найден проф. И. Е. Троицким в рукописи Моск. Синод. библ. № 467. [29] Здесь не лишне исправить неточность, состоящую в том, что вступление Петра на Антиохийскую кафедру обыкновенно относится к 1053 г. В письме к Доминику, которое, как уже замечено, написано не позже апреля 1054 г., Петр говорит, что в начале своего архиерейства он послал блаженнейшему папе римскому известительное послание (συστατικήν γραφήν), но вот прошло с тех пор два года (διετία) и никакого не получено ответа, поэтому написав его вновь, посылает в Венецию, «дабы ты отправил к его честнейшему блаженству (σεβασμιωτάτην μακαριότητα, следовательно, и выше эпитет ιόν μακαριώτατον не значит «покойный».- Н. С.), получил от него ответ и прислал к нам» (PG, СХХ, 780; Will, 227–228). Простого вычитания достаточно, чтобы видеть, когда началось патриаршествование Петра, если в первой половине 1054 г. минуло два года. [30] PG, СХХ, 788–789; Will, 178–179. [31] PG, СХХ, 796–800; Will, 190–193. [32] Muratori, III, 292. [33] Berengar. De sacra coena, ed. Vischer. Berol., 1834, 63: nullae urbes hoc tempore ecclesiastica institutione episcopos accipiant. [34] Между прочим, это возражение должен был опровергать Петр Дамиани в Liber gratissimus. [35] Bonithonis. ар. Jaffe. [36] Gfroerer. Papst Gregorius VII, Bd. VI, 627. [37] Ann. Benev., 179. [38] Wiberti, 295. [39] Jaffe. Regesta, № 3245. [40] Wiberti, 295. [41] Hermann. Contr., 129. [42] Jaffe. Reg., № 3209; Mansi. Concil. XIX, 771. [43] Halfmann. Cardinal Humbert, sein Leben und seine Werke. Goettingen, 1883, 4. [44] Leo Ost., 652. [45] Ann. Bar., 54; Lup., 58; Anon. Bar., 324. [46] PG, 784–788; Will., 175–177: ούδέποτε τής οικείας έπιλελησμένος θρησκείας και διπλόης᾿ αλλ᾿ άεί τάναντία κατά τής βασιλίδος καί τής Ρομανίας φρονών... εκείνο γάρ (γράμματα) καί έδήλουν άπαραλλάκτως, απερ έν τη μεγαλοπόλει ό Aργυρός ένδημθ πρός τήν ήμετέραν πολλάκις έλεγε μετριότητα᾿ μάλιστα δέ περί τών άζύμων. [47] Attal., 50. [48] Psell., IV, 193–194. [49] Psell., V, 113–114. [50] Attal., 48–49; Cedr., II, 607 (Glyc., 597). [51] Adami. 347; Transmissis ad nostrum caesarem muneribus, congratulati sunt archiepiscopo pro sapientia et fide ejus rebus que bene gestis ejus consilio. [52]Herm. Contr. Continuatio, 265; Ann. August., 127. [53] Guil. Apul., 254. [54] PG, СХХ, 784; Will, 175: περί οικείων διαπονούμενος κάστρων οικοδομάς κα t¾n περί αύτών επιμέλειαν (...заботился о строительстве своих замков и их обустройстве). [55] Malat., 553 (An. Vat., 752). [56] Anon. Bar., 330: индиктиона пятого. [57] Guil. Ap., 255–258. [58] Annal. Benev., 179-180. [59] Malat., 553. [60] PL, CXLIII, 777–780; Will, 85–88. [61] Gfroerer. Gregor. VII, VI, 676–681. Об обмене Беневента на Бамберг. [62] Anon. Ваr., 330, сказав под 1052 г., инд. 5, о поражении папы норманнами при Чивителле, говорит далее под 1053 г., инд. 6: Argiro direxit ipso episc. Tranense Constantinopoli messatico. [63] PG, CXX, 788; Will, 178: φανερώτερον δέ τό τοιοΰτον ήλέγχθη δράμα καί διά τοΰ αρχιεπίσκοπον Τράνας καί συγκέλλον έκειθεν πρό τουτων (т.е. легатов) ώς πρός ήμας άφιγμένον καί τήν αλήθειαν πάσαν διασαφήσαντος (Эти ухищрения были явственно изобличены епископом Транийским, синкеллом, который прибыл к нам оттуда еще раньше них и раскрыл всю правду). [64] Wiberti, 296: fuisset Trani exhibita fratri Humberto, sanctae ecclesiae Silvae Candidae episcopo, in Latinum est translata ejus studio atque delata domno papae Leoni nono. [65] Хронология определяется выражением: ecce mille ас ferme viginti a passione salvatoris nostri annos incipit. 33 + 1020 = 1053; слово почти указывает, что 1053 год не вполне истек. [66] PL, CXLIII, 744–769; Will, 65–85. Epistola ad Michaelem Constantinopolitanum patriarcham adversus ejus et Leonis Achridani episcopi inanditas praesumptiones et nimias vanitatis. [67] Начинает папа с того, что церковь Христова основана на Петре (гл. 6), а имея такое основание, ограждена от врат ада, т.е. еретических учений (гл. 7); через Петра получил власть Римский престол (12), за которым права признаны и Константином Великим в его привилегии папе Сильвестру (13–14). Затем рассуждение идет о том, в чем заключается власть, данная Петру, каковы его права и на каких особых заслугах эти права опираются (15–18), с заключением, что заблуждение не может вкрасться в Церковь, имеющую такого защитника (19), и что латиняне, держащиеся учения Петра, безупречны (20); Римская церковь доблестно вынесла возбуждавшиеся на нее гонения и сохранила источник веры чистым (24–25), вера ее, как основанная на Петре, непоколебима (32), и другого благовестия, хотя бы оно принесено было ангелом с неба, не следует слушать (33). Права перешли от Петра к его наместнику - папе, и все пренебрегающие апостольской кафедрой восстают против Бога (35). Проводя параллель между церковью Римской и Константинопольской, папа находит, что Константинопольская церковь, в лице своих епископов, была изобретательницей ересей, которые осуждены на соборах и преодолены Римской церковью (8–11), что чистота веры греков небезупречна была с самого начала, как видно из послания апостола Павла к Коринфянам (21), о заблуждениях греков свидетельствует иконоборческий их собор (22) и слухи, которым не хочется верить, что в Константинопольской церкви евнухи получают священный сан и женщина некогда занимала епископский престол (23). Отношение, в каком стоит церковь Константинопольская к Римской, папа уподобляет отношениям между дочерью и матерью. Что Римская церковь есть мать Константинопольской, доказывается употреблением в последней, как в официальных церемониях, так и в церковной практике латинских славословий и изречений (23), дочь - церковь Константинопольская - должна быть почтительной к своей матери - церкви Римской (26–27) и питать к ней чувство благодарности за то, что Римская церковь оказала предпочтение своей дочери перед другими, предоставила ей большую честь, чем церквам Антиохийской и Александрийской (28); поэтому верх неблагодарности и непочтительности к матери такие поступки, как злословие, бичевание анафемой, закрытие церквей, отнятие у аббатов и монахов монастырей на том основании, что они не держатся греческого обряда (29). Касаясь прав, ненадлежаще усвояемых себе Константинопольскими патриархами, папа объясняет неуместность приравнения к Александру, Иоанну Златоусту или Флавиану (34) и прикрытия себя именем знания, правды и славы (37); исходя из положения, что недолжное присвоение прав совершается в ущерб правам Римской кафедры, заявляет, что никакой узурпации против Римского престола не потерпит, умаления привилегий не допустит (36), советует не завидовать преимуществам, которыми пользуются преемники Петра, не усиливаться лишить их этих преимуществ (38) и не стремиться уничтожить славу Римской кафедры (39). [68] Он держится того принципа, что мир Церкви выше всего и что различие обрядов не препятствует спасению. Приведя изречения Св. Писания, призывающие людей к миру (§ 1), папа порицает людей, которые пренебрегают божественной заповедью и сеют вражду (2), считает такое поведение их позорным (3), указывающим на свойства, принадлежащие антихристу (4), и довольно голословно заявляет, что упрек против Римской церкви за опресноки неосторожен (5), что называть латинян азимитами не следует (20). Римская церковь знает, что спасению верующих не препятствуют различные по времени и месту обычаи, что лишь вера и любовь соделывают спасение, поэтому ни одна греческая церковь, ни один монастырь, ни в Риме, ни около Рима не потерпел ни малейшей помехи в отправлении своих обрядов (29). Константинопольскому патриарху следовало бы поступать по примеру Рима, проповедывать церковное единение, а не заботиться о разделении и рассеянии овец (30); если он проповедует разделение и вражду, то благочестивым государям и населению столицы не следовало бы слушаться его (31). Впрочем, в конце письма папа сознается, что он вышел за пределы и не ответил на те обвинения, какие возведены на Римскую церковь по поводу опресноков в послании к апулийским епископам, он обещает дать обстоятельный ответ в другом сочинении (40), а пока удовольствуется тем. что он написал, следуя побуждениям отеческой любви и братского расположения (41). [69] Sicut enim tua pietas scribere curavit ad nostram consolationem, pro ista sua praesumptione majorem in proximo expectant (normanni) sibi superventuram indignationem, post illam, quam experti sunt, suae catervae diminutionem (Как твое благочестие писало нам в утешение, что войско норманнов уже поредело и за свои помыслы они в скором времени претерпят бесчестие). См.: PL, CXLIII, 779; Will, 87. [70] PG, СХХ. 784; Will, 174. [71] Bonum concordiae et unitatis exhortari studes... te universalem patriarchamjactas ubique et scripto et verbo... Scripsisti siquidem nobis, quoniam si una ecclesia Romana par nos haberet nomen tuum, omnes ecciesiae in toto orbe terrarum haberent per te nomen nostrum (Ты ревностно стремишься к согласию и единению... ты повсюду - и на письме, и на словах - провозглашаешь себя Вселенским патриархом... ведь ты писал нам, что если одна Римская церковь через нас прославит твое имя, то наше имя через тебя прославят все Церкви Вселенной). См.: PL, CXLIII, 773-774, 776; Will, 89–91. [72] Что такого именно взгляда держался Керулларий, видно из письма его к Петру Антиохийскому, в котором поручает ему расследовать дело об Александрийском и Иерусалимском патриархах - верен ли слух, что они совершают Евхаристию на опресноках, и о папских легатах говорит, что величайшая с их стороны была дерзость и безумие полагать, что не они должны учиться у Константинопольского патриарха, а патриарх у них. См.: PG, СХХ, 789, 796; Will, 178, 184. [73] PG, СХХ, 784; Will, 174–175. [74] Если в некоторых западных источниках при перечислении послов во главе ставится Фридрих (Leo Osi., 686; Panthaleo-Giesebrecht. Kaiserzeit, 11, 670) или один только он называется послом (Lamberti, 155; Bonithonis, ар. Jaffe, II, 605), то причина тому позднейшее выдающееся положения Фридриха, вступившего в 1057 г. на папский престол под именем Стефана IX. Даже выражение письма Керуллария, на которое ссылается Гизебрехт (II, 668): πρός γάρ τοίς αλλοις και ό πρωτεύει ν έν τη τοποτηρήσει δοκών καγκελλάριον της έν ᾿Ρώμη εκκλησίας και άνέψιον τοΰ ρηγός κη τοΰ παπα εαυτόν άπεκάλει (Ко всему прочему, он, как казалось, первенствовал в посольстве и называл себя канкелларием Римской церкви, родственником короля и папы) (PG, СХХ, 817; Will, 187), ничего не говорит против, во-первых, потому что Керулларий выражается здесь неуверенно (δοκών), смущенный родственными связями Фридриха, а во-вторых, потому что сам же он в другом письме отводит Фридриху третье место: τω δέ γε τρίτω προσωπειον περιθείς καγκελλαρίον... αξίωμα (третью же облек личиной канкеллария) (PG, СХХ, 785; Will, 175). [75] Гфрёрер (Gregor. VII, 1, 609) объясняет подозрения против Петра тем, что Амальфи с 1043 г. находился под властью норманнов. Но историк, кажется, не отличает Амальфи, город близ Салерно и Неаполя, от Мельф, на границе Апулии, город, действительно рано попавший в руки норманнов, даже не в 1043, а в 1041 г. От смешения этих городов предостерегал уже старинный переводчик Амата на французский язык (Amat., 38), по поводу истории с Мельфами. О Петре Амальфийском Керулларий писал (PG, СХХ, 785; Will, 175), что за пять лет до посольства в Рим он был удален с кафедры и все время находился в изгнании. [76] PL, CXLIII, 729–780; Will, 87–89. [77] Намек на смиренный тон письма Керуллария к папе, которое написано было μετά πολλής ταπεινοορροσύνης (с великим смирением), по свидетельству самого Керуллария (PG, СХХ, 784; Will, 174). [78] PL, CXLIII, 774–777; Will. 89–92. [79] Νύκτωρ τέ μεθ᾿ ημέραν έστρεφον κατά νοΰν, τις ό λόγος τής εκκλησιαστικής διαστάσεως, ιτέ ό τοΰ μεγάλου Πέτρου διάδοχος ό τής πρεσβυτέρας ρώμης ποιμήν τοΰ θείου των έκκλησιών του σώματος διασχίζοιτό τε καί διατέμνοιτο καί μή σημμετέχει τοΐς προεστώσι τόυτων των θεϊκών βουλευμάτων καί τάς εκκλησιαστικός συνδιαφέροι φροντίδας, άνά μέρος καί αυτός άποστολικώς ύπ’ εκείνων χειραγωγούμενος (я денно и нощно размышлял, какова причина церковного раскола, из-за которого преемник великого Петра, пастырь Старшего Рима будет отлучен и отсечен от божественного тела Церквей, не будет участвовать вместе с их предстоятелями в решении Божиих дел, не разделит с ними церковные заботы, порой и сам руководимый ими по-апостольски). Из известительного послания Петра Антиохийского, рукопись Моск. Синод, библ. № 509 (найдено проф. И. Е. Троицким). [80] PL, CXLIII, 769–771; Will, 168–170. [81] Leo Ost., 686. [82] PG, CXX, 788; Will, 177. [83] PL, CXLIII, 1001. [84] В письме Петра Антиохийского. См.: PG. СХХ, 796; Will, 190: και ταΰτα τού πάπα τόν βίον καταστρέψαντος (<произошло> это, когда папа уже окончил жизнь). [85] PG, СХХ, 785–788; Will, 175–177, 185. [86] PL, CXLIII, 776; Will, 91. [87] PL, CXLIII. 929–974; Will, 92–126. [88] Kaiserzeit, II, 668. [89] Kirchengeschichte. Ill, 317. [90] PL, CXLIII, 1001; Will, 151. [91] Wiberti, 296. [92] Относительно первого пункта, на котором Гумберт останавливается по преимуществу, он указывает основания для обычая Западной церкви совершать Евхаристию на опресноках в том, что на опресноках совершена Тайная вечеря Христом Спасителем. К этому главному основанию присоединяет еще соображения, что опреснок, приготовляющийся лишь из чистой муки и чистой воды, с помощью огня, чище, чем квасный хлеб, который заключает в себе вещества нечистые и испорченные, что опреснок, слагающийся из трех элементов, муки, воды и огня, важен по своему таинственному значению, так как указывает на три лица Св. Троицы, между тем как квасный хлеб, заключающий пять элементов (кроме названных трех еще закваску и соль), такого значения не имеет. Доказательство противников, выводимое из этимологии слова άρτος, опровергает тем, что как в Ветхом, так и в Новом Завете слово άρτος употребляется и для обозначения опресноков. По второму пункту Гумберт на упрек греков против латинян за приверженность к иудейству, обнаруживающуюся в субботнем посте, отвечает, что латиняне в субботу занимаются работой и постятся в знак печали, потому что в тот день Господь умер и погребен; в этом нет иудействования, так как иудеи прекращают работу и празднуют субботу как день радостный, - делают точно то же, что и греки, на которых поэтому и должен обратиться упрек в иудействовании. По третьему пункту, о едении удавленины, Гумберт объясняет грекам, что едение удавленины воспрещено Моисеевым законом, а не Евангелием, и христиане не обязаны следовать ветхозаветным предписаниям о пище. На возражение, что апостолы соблюдали ветхозаветные законы о пище, он отвечает уподоблением, показывающим, что он смотрел на апостольский период как на переходное время от Ветхого к Новому Завету, установлениям и практике того времени придавал значение преходящее; как во время утреннего рассвета мрак борется со светом и глаз направляется то туда, то сюда, так и апостолы, пока они пребывали в иудействе, хотя и были возбуждаемы ясным светом Евангелия, однако же не вполне еще были им объяты и по некоторым вопросам были прикрываемы подзаконным мраком. Что касается, наконец, последнего пункта, непения аллилуйи во дни Четыредесятницы и пения ее лишь на Пасху, Гумберт говорит, что латиняне не только в Пасху поют аллилуйю, но и в другие дни года, за исключением девяти недель, в которые не поют, следуя обычаю предков и руководствуясь тем, что аллилуйя есть песнь радости, не приличествующая постному времени. [93] Niceta presbyter et monachus monasterii Studiorum, qui praenominatur Pectoratus, Romanis de azymis et sabbatorum jejuniis et nuptiis sacerdotum. См.: PG, CXX, 1011–1022; Will, 127–136. [94] Хотя при Фотии затронутый, следовательно, не новый вообще. [95] Центральным аргументом полемики Стифата служит ссылка на Шестой Вселенский собор (т.е. Трулльский), которые тем более должен быть авторитетен для римлян, что проходил под председательством папы Агафона, и который сделал неблагоприятные для римских обычаев постановления о евхаристийном хлебе, посте в субботу, преждеосвященных дарах и браке священников. Этот аргумент преобладает, другие его восполняют. В частности, относительно опресноков Стифат объединяет доказательства, о которых уже знаем из посланий Льва Охридского и Петра Антиохийского. О латинянах говорит, что, употребляя опресноки, они находятся под иудейским законом; об их опресноке - что он неодушевлен и не может быть видом истинного и живого Тела Господня, что он, как несовершенный и неполный, не указывает, подобно квасному хлебу, на находящиеся в Теле Христовом дух, воду и кровь. Как бы в ответ на диалог Гумберта, показывает неосновательность аргумента, заимствованного от элементов, составляющих опреснок, потому что апостол (Ин. V:8) не сказал, что мука, вода и огонь свидетельствуют о Христе, видеть же в этом указание на Св. Троицу значит повторять ересь тех, которые говорят, что страдал Бог (троичный), а не второе только лицо Св. Троицы. Положительные доказательства против опресноков и в пользу употребления квасного хлеба указаны в том, что Христос совершил Тайную вечерю 13 ниссана, когда иудеи вкушали еще квасный хлеб, а не опресноки, и в 11-ом правиле Шестого Вселенского собора. Неуместность поста в субботу доказывается у Никиты Постановлениями апостольскими (№ 69) и правилами Трулльского собора (№ 66), неуместность совершения полной литургии во все дни Четыредесятницы - правилами соборов: Гангрского (№ 19), Лаодикийского (№ 48, 52), Шестого Вселенского (Трулльского) (№ 52), неправильность безбрачия священников - Апостольскими постановлениями, правилами (Трулльского) Шестого Вселенского собора (№ 13). В сочинении Никиты Стифата господствует приличный и почтительный тон, составляющий резкую противоположность тону опровержения, написанного против этого сочинения. [96] PG, СХХ. 1021–1038; Will, 136–150. [97] PG, СХХ, 1023; Will, 137. [98] Wiberti, 296. [99] Die deutsch. Paepste, II, 224. [100] Kaiserzeit, II, 668. [101] Will, 136. [102] В частности, по вопросу об опресноках легаты указывают на искажение Никитой текста Мк. VIII:15, неправильное понимание и применение 1 Ин. I. 6; II, 7 и 11-го прав. Шестого Вселенского собора. Оставляя без внимания аргументы противника, которые имеют сходство с аргументацией Льва Охридского, рассмотренной в «Диалоге» (причем отсылают к «Диалогу»), легаты несколько останавливаются на аналогии между элементами хлеба с одной стороны, и кровью, водой и духом в Теле Христовом - с другой, и говорят, что верх нечестия утверждать, будто на кресте, когда из ребра Христова истекли кровь и вода, оставался в теле и дух, так как отсюда следует, что Христос не умер, поэтому и не воскрес, поэтому и вера наша тщетна; Христос был мертв, не был теплым, отсюда неверно также, что из ребра его истекла теплая кровь и вода. По вопросу о посте в субботу показывается подложность приведенного правила из Постановлений апостольских, ошибочность мнения, будто папа Агафон председательствовал на Шестом Вселенском соборе (а не легаты его), и неправильное усвоение этому собору не принадлежащего ему постановления о субботнем посте. По вопросу о времени совершения литургии правильность латинского обычая выводится из свидетельства Деян. II:42 о каждодневном преломлении хлеба и из отсутствия определенных постановлений о часе, когда следует совершать бескровную жертву. Кстати исчисляются некоторые грехи греков: что они к жертвенному хлебу относятся крайне небрежно, роняют крупицы, вдавливают хлеб в чашу руками, оставшееся выбрасывают, если некому съесть, после вкушения Тела Христова прямо приступают к обыкновенной пище. По вопросу о браке священников легаты усматривают в своем противнике приверженность к ереси николаитов, заявляют о подложности приведенного им Постановления апостольского и доказывают правильность безбрачия местами Свящ. Писания (Мф. XVI, 24; Откр. II, 6; XIV, 15), постановлением Никейского собора и посланиями пап: Иннокентия, Сириция и Льва. При этом легаты считают нужным исправить неверные представления греков о практике Римской церкви по этому предмету и говорят, что у латинян никогда не бывает так, Чтобы после рукоположения муж разлучался с женой, так как даже в сан субдиакона женатые не посвящаются; в Римской церкви дозволяется иметь жену остиариям, лекторам, экзорцистам и аколитам, кроме тех из них, которые состоят в монашестве или предпочитают воздержание, - если же кто желает быть возведен в субдиаконы, то предварительно разлучается с женой с ее согласия, после чего ни он, ни она, под страхом анафемы, не могут иметь плотского общения, кроме того, жена не может выйти замуж за другого. [103] PG, СХХ, 785–788; Will, 177. [104] PG, СХХ, 816; Will, 186. [105] PL, CXLIII, 1001–1002; Will, 151–154; Leo Ost., 686. [106] Psell., IV, 348: στασιάζει πρός τήν νεωτέραν Ρώμην ή πρεσβυτέρα, ού περί μικρώ᾿» ούδέ παρορασθαι άξιων, άλλά περί τοϋ πρώτου λόγου τής εύσεβείας, καί τής περί τήν άγίαν τριάδα θεολογίας (Старший Рим спорит с Младшим, и не о чем-то малом· чем можно и пренебречь, а о первоначалах благочестия и о догмате Святой Троицы). [107] PL, CXLIII, 1002; PG, СХХ, 737–748, 816–820; Will, 152, 155–168, 184-188; Leo Ost., 686. [108] PG, СХХ, 800–812; Will, 193–203. [109] Напр., о титуле «Вселенский» в применении к ним. См.: Psell., IV, 207; Attal-93. [110] Anon. Bar., 330. [111] Leo Ost., 418–419 (Muratori). [112] Anon. Bar., 331. [113] Ann. Eccles. [114] Jaffe, II, 31–32, 65, 69, 144–146, 150–151, 163–164, 332, 423, 435. [115] Так, папа Александр в 1063 г. дал Византию, архиепископу Транийскому, привилегию на церкви и монастыри, как латинские, так и греческие, освобождающую от вмешательства светской власти. См.: Prologo, 55–57. [116] Dandolo, 245. [117] Petri, 731. [118] Amat., 104–105; Leo Ost., 718, 722–723, 431 (Murat.). [119] Amat.. 130–131. По книге: Скабаланович Николай Афанасьевич. Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. – СПб.: «Издательство Олега Абышко», 2004.
|